Страх и наваждения - Елена Семеновна Чижова
Занятая своими мыслями, я отвечала машинально. Его это, похоже, обидело. Не знаю, решился бы он выразить свою обиду словами, но тут со стороны ворот донеслись пронзительные крики. Обернувшись как по команде, мы увидели микроавтобус с логотипом местной авиакомпании. Сопровождаемый гомонящими подростками, он въезжал во двор. Водитель двигался осторожно, словно боялся неловким поворотом руля повредить зеленые насаждения, растущие по обеим сторонам асфальтовой дорожки, проложенной от ворот до самого входа в отель.
На переднем стекле белел стандартный листок А4 с крупно напечатанными фамилиями. Убедившись, что моей среди них нет, я вопрошающе взглянула на Адвоката. Его карие глаза смотрели мимо – как если бы он мгновенно и навсегда забыл о моем существовании. Не проронив больше ни слова, он встал и направился к дверям отеля. Прямая спина, как, впрочем, и вся его ладно скроенная фигура, были исполнены неподдельного достоинства.
Я ждала, что Адвокат поднимется к себе в номер, но он вернулся, не прошло и минуты – с кожаной дорожной сумкой, накинутой на плечо. За этот краткий промежуток времени его лицо разительно изменилось: черты стали жестче, носогубные складки глубже, будто над ними поработали штихелем. Меня огорчила бы такая внезапная перемена, если бы моим вниманием не завладел высокий седовласый индус в иссиня-черном – не к месту и не ко времени – костюме-тройке. Выйдя следом за элегантным, одетым по погоде Адвокатом, он – щурясь и звеня в кармане мелочью – остановился под дверным козырьком.
Привлеченный приятным звяканьем, официант приблизился, готовый протянуть руку за чаевыми; но, убедившись, что дополнительная благодарность ему не светит, вернулся к автобусу, чтобы продолжить разговор с водителем, коротающим время в ожидании пассажиров, поименованных в списке.
Адвокат уже сидел в автобусе. Глядя на его точеный профиль – зримое воплощение Magna Carta[3], хранящейся в Британской библиотеке, я вспомнила Рыцаря, который – подобно другому средневековому персонажу, гамельнскому дудочнику, – увел за собой десятки, если не сотни тысяч выросших городских детей; они ушли, покинули родной город, оставив родителей, обманувших их лучшие надежды, под властью вконец распоясавшихся крыс.
Вглядевшись повнимательней, я поняла, что аналогия неверна. С Адвокатом все было иначе: преодолев материнское прошлое, он вернул себе облик истинного, можно сказать, урожденного британца – если и адвоката, то адвоката по назначению: добросовестно выполняя свои профессиональные обязанности, он забудет наш доверительный разговор, как забывают минуты слабости.
Доказательство моей правоты не заставило себя ждать: войдя в салон автобуса последним, господин в строгом черном костюме попытался сесть рядом с Адвокатом – вместо того, чтобы подвинуться, тот недовольно повел плечом и демонстративно уставился в окно.
Боковая дверь с логотипом авиакомпании захлопнулась – автобус тронулся. Прежде чем он скрылся из вида, я заметила какое-то шевеление: в кустах, образующих живую изгородь, мелькнула глумливая усмешка. Оттуда пахнуло крепкой махоркой, разбавленной запахом гниющей плоти вкупе с ядовитым ароматом цветов. Тошнотворный запах вернул меня на грешную землю, подействовав на обонятельные рецепторы как нашатырный спирт.
Мой взгляд остановился на пачке «Винстона». С ловкостью опытного официанта я смела ее в подставленную сумку и – предоставив подданного британской короны его благополучной исторической судьбе – вернулась за кулисы своего маленького передвижного театрика, где толпились персонажи, знать не знающие никаких – ни великих, ни малых – хартий. Ко времени, когда за мной и моими попутчиками прибыл автобус, между действующими лицами, занятыми в нашем импровизированном спектакле, установилась строгая очередность; и, что характерно, без какого-либо вмешательства с моей стороны. Ни один не видел во мне режиссера. Я была для них посредником, связующим звеном между двумя мирами; или, если угодно, проводником. Мне не составило особого труда приспособиться к этой далеко не заглавной, но все же значимой роли, первые репетиции которой пришлись на годы моей юности, когда – листая глянцевые журналы с фотографиями – я знала доподлинно, что все эти мюнхены, римы и нью-дели существуют по «ту» сторону реальности. А я – по «эту».
Сейчас, глядя из окна автобуса, увозившего меня в неизвестность, я свыкалась с мыслью, что «та» и «эта» жизни поменялись местами. Как если бы, очертив окружность длиною в тридцать лет, я вновь оказалась в замкнутом пространстве – только на этот раз оно замкнулось не изнутри, а снаружи: очередная выходка тетки-войны.
Там, где мои плотно подкрепившиеся и хорошо отдохнувшие попутчики видели непривычные их глазу картины – стадо коров, неторопливо переходящее через дорогу; уличных гимнастов, буквально на проезжей части выделывающих свои невообразимые кунштюки; индуистский храм с его слегка загнутой, словно подкрученной феном, кровлей, – я обнаруживала ее навязчивое присутствие. Как и следовало ожидать, она, хитрая, но грубая тетка (любимица своего вездесущего отца, о котором моя бывшая свекровь говорила: помяни его, и явится) – крылась во множестве деталей: в бубенчике, надетом на шею комолой коровы, возглавляющей неспешное шествие; в обшарпанной красной ленте в волосах гуттаперчевой девочки-гимнастки, устроившей импровизированное цирковое представление буквально посреди дороги – среди проезжающих и гудящих на все лады машин; в выросшей где-то там, поодаль, за деревьями, башенке индуистского храма – каждая мелочь напоминала мне о той, о которой мне хотелось забыть.
Измученная этой неравной борьбой, я незаметно для себя прошла процедуры регистрации и личного досмотра; и оказалась перед запертыми воротами. Их порядковый номер совпал с указанным в моем посадочном талоне. Теперь все зависело от расторопности авиакомпании и ее наземных служб. Не ожидая от них особого проворства, я села в кресло, обращенное к летному полю, и достала из сумки общую тетрадь.
Удивлению, охватившему меня, не было предела: мало того, что записанное прошедшей ночью никуда не исчезло, – эти бессвязные, сумбурные обрывки сами собой сложились в готовую инсценировку.
II
Сидя в хвосте самолета, как в последнем ряду зрительного зала, я внимала бархатному голосу:
– Просим вас отключить мобильные телефоны или перевести в режим полета. Напоминаем, что на всем протяжении спектакля кино-, а особенно фотосъемка строго запрещена.
Девушка-капельдинер, наряженная в костюм стюардессы, пристраивается на откидном стульчике, всем своим видом демонстрируя, что зрелище, ради которого мы здесь собрались, вот-вот начнется.
Чтобы скоротать оставшееся время, я присматриваюсь к тем, с кем свела меня насмешница-судьба. На лицах моих случайных попутчиков невозмутимое спокойствие. Их тела, расположившиеся в удобных креслах, расслаблены. Все говорит за то, что, отправляясь в полет, они не ждут никаких сюрпризов:
