Страх и наваждения - Елена Семеновна Чижова
Приглядевшись, я нашла этому объяснение: снаружи, за стенами отеля, занимался рассвет – наш маленький театр теней не пережил ночи; да и был ли он на самом деле?..
Между тем, падая на опустелую с уходом рассказчика сцену, наружный свет совершал обратное превращение: условное пространство, обозначенное пыльными декорациями, возвращало себе естественные очертания. Я не стала дожидаться, когда оно наполнится докучливыми звуками: хлопаньем дверей, голосами постояльцев, тянущихся к завтраку, звяканьем тарелок и приборов, – поднялась к себе в номер и уже хотела было лечь, чтобы урвать для отдыха хотя бы кусочек наступающего утра, – как вдруг почувствовала, что театральное действо продолжается: за кулисами моего разгоряченного воображения толпятся персонажи; каждый стремится выйти на сцену, чтобы, по примеру моего ночного собеседника, захватить внимание зрительного зала. Их неумолчный ропот не оставлял мне иного выбора: только покориться; пойти у них на поводу.
Осознавая, что пускаюсь в рискованное плавание: появление персонажей-самозванцев запутает меня окончательно, – я решительно сдвинула деревянную коробочку с чайными принадлежностями, словно отрезала путь к отступлению; и пристроилась к импровизированному письменному столу.
Вглядываясь во тьму кулис, я не различала их лиц – только самые общие контуры; как если бы они явились из чужих рукописей подобно тому, как потерянные овечки прибиваются к чужому стаду. Устыдившись такого сравнения, я оборвала себя: а я-то кто?
Звонок застал меня за столом. Разлепив глаза, я подняла тяжелую голову – потянулась к телефону, сняла трубку. Некто, говоривший с местным акцентом, просил немедля спуститься к завтраку; ресторан, обслуживающий постояльцев отеля, закроется через десять минут. В полной уверенности, что разговариваю с Ночным портье, я велела оставить для меня чашку крепкого американо без сахара и, не дав ему времени на раздумье, приказала узнать, скоро ли подадут автобус. Он ответил, что выяснит и перезвонит.
Не вставая из-за стола, я пошевелила пальцами – как актер-кукловод, который держит на вытянутых руках актеров-кукол: героев еще не канувшего в лабиринты небытия сна. Мои бедняги персонажи не подавали ни малейших признаков жизни, повиснув мягкими безвольными тряпочками; их маленькие поникшие головы походили на венчики увядших до времени цветов. Если цель состояла в том, чтобы встроить их в полотно ненаписанного романа, – очевидно, что этой цели я не достигла. Об этом свидетельствовали пустые страницы моей общей тетради: все, что я успела записать, исчезло без следа.
Странные, необъяснимые события этой ночи постепенно всплывали в памяти, и каждое следующее ставило под сомнение предыдущее. Пожалуй, то единственное, что их соединяло. Не считая, разумеется, тетки-войны. Стоя под душем, точно под ее пристальным, плотоядным взглядом, я чувствовала теснение в груди, которое не смыть никакой водой, ни холодной, ни горячей.
Не дождавшись обещанного звонка, я убрала тетрадь в сумку и спустилась вниз.
Незнакомый администратор рассчитывался с пожилой семейной парой. Оба, и муж и жена, походили на американцев – не столько внешним видом, сколько невозмутимостью, с какой они, склонив одинаково седые головы, изучали распечатанный счет, не обращая внимания на призывные знаки таксиста (тот ждал их, подав машину к самому входу, – к неудовольствию других водителей, вынужденных образовать очередь).
В ожидании, когда сменщик Ночного портье освободится, я отошла и села в кресло. На меня наползало безразличие; заполняло извилины головного мозга, одновременно обостряя слух. Я услышала слабое шуршание: со стен, обшитых темными, под натуральное дерево панелями, с тихим шорохом осыпáлась позолота, посредством которой владельцы этой жалкой гостиницы создавали видимость дорогого отеля. Кого они хотели обмануть? Внушить надежду на то, что видимость сродни действительности, – такую же мнимую, как убежденность моих родителей в том, что в конечном счете жизнь всегда возобладает над смертью. Как добро над злом.
Прикорнув в продавленном кресле, как в объятиях собственной беспомощности, я наверстывала минуты, потерянные для сна – которые потратила, пытаясь переложить сонные фантазии на язык, понятный будущему читателю: умение создавать мнимости – такая же неотъемлемая часть моей профессии, как умение убивать, которое, прикинувшись доброй воспитательницей, демонстрирует тетка-война. Беда в том, что наши силы несопоставимы. К тому же, в отличие от меня, война не знает растерянности; уверенная в своей непогрешимости, она мастеровита: ведь, как ни крути, за ее плечами опыт ушедших поколений, чьи косточки сгнили бы в любом случае, так уж лучше на полях сражений, нежели на кладбище, куда потомки, занятые собою, либо не приходят вовсе, либо приходят от случая к случаю, – я дремала, убаюканная тихим голосом войны; проникаясь ее извечными оправданиями, о которых раньше не имела понятия; а если и имела, не принимала всерьез.
Неизвестно, чем бы это закончилось, не улови я какой-то посторонний звук.
За стеклом, пытаясь привлечь мое внимание осторожным постукиванием, стоял смуглый человек; я узнала заядлого курильщика, в чьих руках оставила свои сигареты. Чем, собственно говоря, и воспользовался Ночной портье, чтобы – сославшись на просьбу якобы поспешно съехавшего постояльца – выйти из-за кулис и вступить в разговор. Мало того, что Ночной портье действовал обманом, так еще и растерзал мои последние сигареты. Не замечая в своих мыслях очевидного противоречия: если просьбы не поступало, откуда у него взялась пачка сигарет с русскими буквами? – я кивнула смуглому человеку: сейчас, дескать, выйду – и, убедившись, что расчеты с пожилой американской парой затягиваются, вышла во двор.
Встретив меня широкой улыбкой, он достал из заднего кармана пачку «Винстона», ловким движением выбил сигарету, пробормотал: «One good turn deserves another»[2] – и, склонившись в полупоклоне, протянул мне. Слишком сильный соблазн, чтобы отвести его щедрую руку и приступить к расспросам, – закурив от его услужливо подставленной зажигалки, я предоставила право первой реплики ему. И не прогадала: судя по тому, с каким вниманием он следил, как огонек моей сигареты подбирается к фильтру, ему и самому не терпелось пуститься в объяснения.
Но прежде чем их дать, он взмахом руки остановил пробегавшего мимо служащего и отдал какое-то распоряжение. Тот изобразил на лице искреннюю радость и кинулся выполнять. Вновь перейдя на безупречный английский, смуглый человек предложил сесть за столик под развесистым деревом, чьи цветы по-прежнему испускали тонкий, диковинный аромат. Следуя привычке наделять второстепенных персонажей именами несобственными, я окрестила его Адвокатом. Не торопясь ответить ни да,
