Страх и наваждения - Елена Семеновна Чижова
Дождавшись, когда последняя пара скроется в переулке, она запустила непомерную ручищу за пазуху, достала из своих недр обрывок газеты и туго набитый мешочек (напрягая глаза, я прочла вышитые буквы: Защитнику Родины от воспитанников детского дома). Накрашенный рот войны скривился в самодовольной усмешке. Вывалив красный, весь в пупырках язык, война лизнула краешек газеты. Она выглядела страшно и одновременно комично, когда, стоя за углом – широко расставив слоновьи ножищи, – горделиво попыхивала своей огромной, умело свернутой самокруткой.
На меня пахнуло смесью гниющей плоти и махорочного дыма. Нестерпимая вонь разогнала туман в голове. Я вскочила рывком, как кукла-марионетка, которую дернули за нити.
Сейчас, оборачиваясь назад, я осознаю, что впала в кратковременное помешательство. Ничем иным мне не объяснить свои дальнейшие действия. Я вышла из номера на цыпочках, боясь наделать шума, прошла сонным коридором. Над стойкой регистрации горела тусклая лампочка. Мутный, словно неживой свет размывал очертания предметов. Остановившись на последней ступени лестницы, я ждала, что контуры диванов и кресел вот-вот проявятся, как на старой фотобумаге; но то ли фотограф-любитель второпях перепутал реактивы, то ли поменял местами ванночки, изображение оставалось расплывчатым, словно припорошенным пылью. Жестом ребенка, разбуженного посреди ночи, я протерла глаза и решительно направилась к выходу, обозначенному электронной табличкой «Exit». Створки раздвижной двери дрогнули, но не разошлись.
Мелькнула мысль: неужто я уже умерла?..
По телу пробежала ледяная дрожь. Отступив от края пропасти, в которую только что заглянула, я плюхнулась в продавленное кресло.
За стеклом, отделяющим меня от вечности, ходили тени деревьев. Влажный ночной воздух создавал эффект полупрозрачного занавеса: тени деревьев казались гигантскими мотыльками, летящими на свет. Сидя по эту сторону стеклянной стены, я чувствовала себя в относительной безопасности – как в аквариуме своей жалкой жизни, которая длится вопреки всему. Какой бы смысл я ни вкладывала в это словосочетание, меня угнетала нарочитая, низкопробная театральщина, которую жизнь предъявляла мне напоследок, подталкивая к плачевному выводу: все, во что я верила, на что надеялась, оборачивается нелепым трагифарсом.
Развязный шепоток обесценивающей самое себя жизни зудел у меня над ухом – я прихлопнула его с размаху, как докучливого комара.
И услышала шаги.
Из кулис – на пыльную авансцену, образованную скоплением диванов и кресел, – вышло новое действующее лицо. Скосив глаза, я ждала, когда неизвестный персонаж приблизится.
Между тем робкие шаги затихли; сбоку, на уровне плеча, возникла смуглая рука. Протягивая мне пачку сигарет, портье (это был портье, а не тот, о ком я в этот миг подумала) объяснил, что выполняет просьбу одного из постояльцев, который съехал неожиданно и поспешно, видно, опаздывал на рейс. Обращаясь ко мне на беглом, но невнятном английском, он дважды назвал меня мэм-сахиб. И, судя по хитроватому выражению миндалевидных глаз, сделал это нарочно – с насмешливой отсылкой в колониальное прошлое, где решающую роль играл не паспорт, а цвет кожи.
Не желая ему в этом потворствовать, я холодно ответила:
– Это ошибка. Я не курю.
Моя отстраненная реакция его остудила. По крайней мере, он отставил насмешливый тон и, тыча пальцем в сигаретную пачку, почтительно поинтересовался, известно ли мне, чтó здесь написано?
Смуглый палец указывал на слово «Смерть».
Глянув мельком, я подумала: а парень-то не прост! С таким следует держать ухо востро.
Быть может, второстепенный персонаж (назову его Ночной портье) прочел мои обрывочные мысли. Больше он не проронил ни слова. Молча положил сигареты на журнальный столик и демонстративно отвернулся. Его провокация возымела действие: мне смертельно захотелось курить.
С трудом удерживая себя, чтобы не протянуть руку, я ждала, когда он наконец уйдет. Вернется к своим прямым обязанностям, оставит меня в покое. Желая его поторопить, я уперлась взглядом в стеклянную стену, словно вознамерилась просверлить в ней дыру.
Похоже, мой партнер по сцене не понял очевидного намека. Обойдя журнальный столик, он встал напротив меня, заслонив обзор. Мой напряженный взгляд провис, как веревка под тяжестью мокрого белья.
Убедившись, что мне недостает сил сопротивляться, – и пользуясь моей слабостью, он радостно сообщил, что знает некоторые русские буквы; например вот эту – как в слове «СССР».
– Вот глупость-то какая! – я воскликнула по-русски. Приняв мое восклицание за выражение ответной радости, Ночной портье продолжил. Мне ничего не оставалось, кроме как выслушать его рассказ.
Прежде чем приступить к повествованию, он (ни на миг не выходя из роли) сбегал за кулисы. Пошуровал в подсобке – я услышала тонкий звон посуды и аромат свежемолотого кофе, приправленный экзотическими специями, – и вернулся, держа на вытянутых руках пластиковый поднос с двумя поставленными одна в другую чашками и полной доверху туркой. Ароматная шапочка, вспухшая над краями, грозила кувыркнуться прямо в чашку. Придержав ее пластмассовой ложечкой, он ловко избежал конфуза; поставил передо мной чашку с горячим кофе, придвинул к себе вторую и устроился в кресле напротив.
Такое вольное – на грани фамильярности – поведение выдавало его желание пробиться из второстепенных персонажей в главные. Меня это царапнуло. Я подумала: что-то здесь не так.
Повесть о его отце, или Как сохранить любовь к Стране Советов на всю оставшуюся жизнь
Отец моего визави появился на свет в дружной, хоть и небогатой семье. Его предки, равно как и предки его предков, принадлежали к шудрам.
Всякому, кто хотя бы поверхностно знаком с историей Индии, известно, что индийское общество разделено на четыре сословия, или варны; они же – касты. Современная конституция это деление отрицает, но одно дело – основной закон страны, совсем другое – ее духовные традиции.
– Вы с этим не согласны?
Не понимая, куда он клонит, я отделалась кривоватой улыбкой; при желании ее можно было назвать сочувственной. История расслоения индийского общества уходит корнями в глубокую древность, когда народы, жившие в долине великой и полноводной реки Ганг, были жестоко покорены племенами ариев, пришедшими с берегов великой и полноводной реки Инд. Часть местного населения арийские захватчики обратили в рабство. Судьба остальных оказалась немногим более завидной. Формально оставаясь свободными, они опустились на дно социальной жизни. Чураясь своих новых соотечественников, захватчики обрекли их на вечные страдания, лишив последней надежды: колесо сансары не переместит их в другую варну.
– В отличие от захватчиков, шудры – единожды рожденные.
Его скорбный взгляд взывал к моему состраданию. Напрасно. Вместо того чтобы посочувствовать несчастным, я пожала плечами: мне тоже не родиться заново.
