Роман с Луной - Марина Львовна Москвина
– А вы попросите с Марусей поменять плитку у нас в ванной и все узнаете!..
– Ладно, – решительно сказал Кеша, – тогда я потребую, чтобы Газик увеличил мне гонорар. Поэзия нынче дорого стоит, – добавил он мечтательно.
– Только ее никто не покупает, – заметил мальчик.
Правильно пели когда-то индийские бродяги баулы:
У того, кто способен
Заставить полную луну взойти
На небо
Самой темной ночи,
есть право требовать
славы в трех мирах —
в раю, на земле и
в аду.
Вечером Кеша явился в ресторан и поднял вопрос о прибавке. Сославшись на укладчика плитки, он сказал очень хмуро:
– Это вам не просто на лодке прокатиться, а высокая поэзия, так что платите мне… две тысячи рублей.
К его удивлению Газик сразу согласился и даже прибавил еще двести за пятницу и субботу.
Андреич, в свою очередь, развил бурную деятельность по продаже редкой возможности прокатиться в одной лодке с «мужиком и Луной» за триста рублей. Бизнес встал на рельсы и покатился, потихоньку наполняя тощие кошельки когда-то полностью никудышных предпринимателей.
Кешу даже сфотографировали для местной малотиражной газеты. В статье было написано, что «мужик с Луной» – достопримечательность и гордость Мытищинского района.
В конце концов я собралась посмотреть, чем он там занимается.
Все это время мы не виделись. Кеша мне не звонил, а только слал SMS-ки, довольно однообразные по содержанию:
«Плыву на лодке. Ярко светит Луна».
Надо сказать, я немного припозднилась. Легла на полчасика вздремнуть и проспала часа, наверно, четыре. Есть, есть у меня будильник, но я его не умею заводить.
(– Это какой образ жизни надо вести! – воскликнул мальчик. – Чтобы полвека прожить и не уметь завести будильник!!!)
Неважно – я встала, умылась, сделала гимнастику лица. Тут Рита позвонила, велела, чтобы я обязательно посмотрела документальный фильм, где рассказывается о взаимоотношениях Ленина и Надежды Константиновны Крупской.
Я говорю:
– Зачем ты подогреваешь во мне обывательский интерес к чужой интимной жизни?
На что Рита ответила холодно:
– Ленин тебе не чужой. Его младший брат Дмитрий Ильич Ульянов – мой крестный. Правда, у нас были не крестины, а октябрины. Так что Ленин – в каком-то смысле твой дядя.
В вагоне метро уже распространяли завтрашний номер утренних газет, и ходил офеня с книгами. Он встал в проходе, вытащил из сумки покетбук с боевой раскраской и радостно воскликнул:
– Все, кроме спокойствия, найдете вы в этом уголовнодетективном романе: восемь убийств, в том числе – удушение, отравление, четвертование, распятие, побиение камнями, нож в спину, выстрел в сердце, контрольный выстрел в голову и два самоубийства!.. Читайте, и вы не пожалеете! – соблазнял он своим энтузиазмом квелую, уставшую за день публику. – А цена – вы даже не поверите! Всего двадцать пять рублей – без торговой наценки, – сразу от издательства…
Торговля у него продвигалась ни шатко ни валко. Тем более, кое-кто уже развернул газеты. Рядом со мной сидел мрачный дядька – читал газету, и вдруг начал яростно рвать ее, изорвал на мелкие кусочки и удовлетворенно заснул, сжав их в руке. Как плохое письмо.
Словом, пока добиралась до «Речного вокзала», пока автобуса ждала – он ходит по расписанию с огромными интервалами, – уже стемнело. Дорога проявлялась, и длилась, и двигалась мне навстречу, я погрузилась в созерцание встречных фар, какие-то дебри и болота проносились по обочинам, кроны тополей, за ними вставали тени погибших городов…
В общем, когда я вышла из автобуса, кругом – ни души, темнота, иду – ничего не узнаю, где зона отдыха Коли Елкина?.. Вижу, тропинка вьется вверх по холму среди полыни да бурьяна. Я двинулась по ней. Тишина. Только сосны качаются во мгле: скрип-скрип… Вдруг слышу – чьи-то шаги за спиной.
Ох, думаю, мать честная! Но не оборачиваюсь, в «Странствии пилигрима» говорится: если человек оглядывается, у него недостает веры. Так мы шагали в молчании, пока со мной не поравнялся мужик в кепке и в болоньевой куртке, чистый мытищинский тип, склонный к тучности и меланхолии.
А мне Рита давно еще говорила: «Когда я кого-нибудь опасаюсь ночью в подворотне, я самым решительным образом направляюсь к этому человеку и спрашиваю: как пройти в булочную? Или: который час? Может, он не ответит, но мы с ним заглянули друг другу в глаза и чуть ли не преломили хлеб!.. Поэтому даже негодяи и подлецы – все ко мне очень всегда расположены».
Так что я тронула его за рукав и спросила:
– Как пройти к Клязьминскому водохранилищу?
Он даже вздрогнул от неожиданности.
– Я тоже, – говорит, – иду в эту сторону.
Заборы, заборы, гаражи, брошенные склады. Дикие безлюдные места. А дальше черные муромские леса и никакой электрификации.
Вот он шагает чуть поодаль и с подозрением на меня поглядывает. В конце концов не выдержал и спрашивает:
– Вы что ж, гулять идете?
– Да, – говорю, – гулять.
– Так поздно? Вас там кто-то ждет?
– Ждет.
– Кто, если не секрет?
– Муж, – отвечаю как ни в чем не бывало.
Он еще некоторое время хранил задумчивое молчание. Потом опять не вытерпел:
– А где ж он?
– Муж мой? – говорю. – Да вон он, – и показываю с холма на открывшуюся взору черную водную гладь, где меж трех континентов мироздания, один на целом свете, раздвигая полночь, выплывал из своего логова Кеша с ясным месяцем, облаченный небесами, подпоясанный зорями, звездами застегнутый.
Замолкли шорохи ночные, воздух едва шевелился. Луна светила так ярко, что с холма, где мы остановились с моим попутчиком, можно было разглядеть чайкино перо и водолазный шлем, прошлогодние ягоды рябины и камешки на белом песке.
Да, черт возьми, это были чудесные минуты.
Я не поняла, какое впечатление произвело Кешино представление на прохожего в болоньевой куртке. С виду – ничего особенного. Закурил беломорину, постоял, потоптался и отправился домой по дорожке.
За холмом в двенадцатиквартирном доме в однокомнатной квартире жила его семья: жена и двое детей. Он пришел, ни слова не говоря, поужинал, отказался смотреть телевизор.
Жена спросила:
– Что с тобой? Ты не заболел? Он ответил:
– Я уволился с работы.
Достал свои старые тетради, в которых когда-то писал стихи, читал их всю ночь, что-то чиркал, вырывал листы, сортировал. Под утро вдруг написал несколько строк. На следующий день опять сочинял, зачеркивал. Потом все порвал, выбросил, вернулся к себе на работу, на бензоколонку. Там строго спросили:
– Где был три дня?
– Болел, – ответил. – А сейчас выздоровел.
С тех пор каждый
