Роман с Луной - Марина Львовна Москвина
– Они нас не объедят, тут всем хватит, – говорил он радушно, напоминая пса Пифа, который приютил окрестных дворняг в своей будке, а сам остался под дождем на улице.
Все дружно выпивали и закусывали. Увидев Кешу, они радостно приветствовали его пьяными выкриками.
– Банкет – на халяву, как сейчас говорят! – воскликнул осанистый такой, рослый старик с палкой в поддевке из бурого сукна, из-под нее выглядывала потрепанная тельняшка времен Первой мировой, а на руке у него красовалась татуировка с изображением якоря.
– Хорошо! – Он блаженно жмурился, закусывая очередную стопку маринованным огурчиком. – Бухаешь, кайфуешь!..
– Это наш главный халявщик! – любуясь им, сказал Потеряев. – Как где банкет – Тихон Михайлович, никем не приглашенный, – первый у хорошего места за столом.
– Жалкий завистник! – ответствовал ему Тихон. – Тебя, Андреич, даже в проекте не было, когда я служил на миноносце, и адмирал Колчак, проходя вдоль строя бравых моряков, остановился около меня и дотронулся до моей груди. Глазам не поверил, – он самодовольно улыбнулся, – что бывают такие великаны, дай, думает, проверю – не подложено ли что под бушлатом? «Хорош, – говорит, – матрос!» А я, как полагалось, ответил: «Рад стараться, ваше высокопревосходительство!!!»
«Сколько ж ему лет?» – подумал Кеша.
– В этом году будет девяносто девять, молодой человек, – ответил Тихон. – И вы знаете, такая у меня в молодости была могучая грудь, такой обширный объем легких, что, нырнув на большую глубину, я сумел распутать водоросли на ходовом винте корабля! Увы, лет пятьдесят назад врачи признали у меня бронхиальную астму, – хрипло вздохнул он. – Вылечить ее уже нельзя, застарелая форма, но очень важно не дать сломить организм. – С этими словами он выпил всю бутылку водки, и на крепких ногах удалился в ночь.
– Что удивительно, – взглянула ему вслед Коммунара, – Тихон помнит, как он родился. Он на полном серьезе мне рассказывал, что сперва была тьма, потом свет, и ему стало холодно.
– Так и умирать будем, – промолвил Сердюков. – Тьма, тьма, и вдруг тебе навстречу плывет по летейским водам мужик с Луной…
Все смолкли, задумавшись о неизбежности смерти, о неопределенности ее мига.
– Какое чудо эта ваша Луна, – нарушила молчание Коммунара. – Как вам удалось такое придумать?
– Сын женится, – пожал плечами Кеша. – Чего не выдумаешь, чтоб хоть сколько-нибудь заработать?
– У нас на студии, – вдруг вспомнил Йося Мерц, – служил человек, который постоянно занимал у всех деньги. Причем безвозвратно. Ему перестали одалживать. Тогда он вот что придумал. Подходит и говорит: «Дай двадцатку, завтра отдам. Не веришь? На, возьми мой глаз». И вынимает свой стеклянный глаз. Человек берет, в тряпочку завертывает. А тот – хопа! – на лицо – черную пиратскую повязку, и в аптеку – новый покупает. Там они свободно продавались, сорок копеек штука…
– Деньги просто мусор по сравнению с истинной любовью, – со своего бревнышка откликнулась Коммунара.
– Хватит вам вязать, идите поешьте, – позвал ее Кеша.
– Это наша кормилица, – с нежностью заметил Потеряев. – Круглые сутки вяжет береты и продает на рынке – пятьдесят рублей берет.
– Я всю жизнь работала на складе, – сказала Коммунара, – зарплата маленькая, а времени много, и я вязала всем у нас в коммуналке – четырнадцать семей! – кому свитера, кому шарфы, шапки. Помните, при советской власти был мохер? За день выходили шапка с шарфом. Его вспушишь, на кастрюлю наденешь… И так заработала на две квартиры – себе с мужем и сыну.
– Вяжи, вяжи, – подбодрил ее Сердюков. – Что мы только без тебя делать будем?
– А я всегда буду с вами, – сказала Коммунара. – Мне семьдесят девять лет – никогда никаких таблеток. Только чеснок и утренняя физкультура. Я как проснусь, ногами начинаю махать. У меня позвоночник живой, гнется, коленки сгибаются, плечи, локти, запястья – все работает. Пальцы вон какие – хоть на фортепиано играй! А ноги – ни вен, ни подагры! Делай, делай физкультуру, – велела она Кеше, – ешь чеснок, в организме будет легко!..
– Да мы сейчас хорошо питаемся. – Иосиф Соломонович подбросил дровишки в костер. – Там в супермаркете, даже если на день йогурт просроченный, все нам отдают. Уж больно у них высокие требования к качеству продукции.
– Иосиф на просроченных йогуртах создал себе запасы жира и мускульной ткани, – с гордостью заявил Потеряев.
– Помню, после войны люди куда-нибудь уезжали отдыхать, – сказал Сердюков, – а когда возвращались, их спрашивали: «На сколько поправился?» – «На два кило». – «Хорошо отдохнул!» Худые все были…
– А я ветеран войны, – сказала Коммунара. – И нам от правительства дарят еду, одежду. Мне вместо водки дают земляничное печенье. Оно сладкое! Возьму килограмми ем. К зиме два халата дали! Тепленьких не было – только сатиновые. Я их надеваю один на другой и хожу – красота!
– Короче говоря, – подвел итог Андреич, – мы не пропадем и не сгинем во мраке на этой бренной земле.
– Мне пора, – сказал Кеша.
– Давай, сынок, плыви, – напутствовала его Коммунара. – Это так прекрасно – быть живым и свободным, как птица. Ворота открыты, и ты можешь двинуться, куда пожелаешь.
Кеша забрался в лодку, и Потеряев оттолкнул ее от пристани.
Успех премьеры Лунной феерии превзошел все ожидания.
– Вот тебе тысяча, – торжественно, как настоящий антрепренер, Газик протянул купюру Кеше, своему артисту.
Кеша тут же отстегнул двести рублей ассистенту Андреичу, поблагодарив за содействие.
На следующий вечер спектакль повторили. При огромном скоплении народа прошли субботнее и воскресное представления. Многие приехали специально и прихватили друзей, а некоторые особо отчаянные, несмотря на поздний час, взяли с собой детей.
Сияющий, как полная луна, Газик выглядывал из кухни, контролируя ситуацию, официанты несли дополнительные стулья. Народ все прибывал и прибывал.
Прелесть далекой музыки над залитой луною водой, смутное пространство, магическое тело отраженной луны в черноте и безмолвии, странная фигура то ли рыбака из Хемингуэя, то ли гондольера с веслом, – погружали зрителей в такую прозрачность ясного света, что это становилось подводным течением всей их, можно сказать, дальнейшей жизни.
Мелкое, суетное покидало людей, сидевших за столиками, сразу хотелось выпить чего-нибудь покрепче, залить какую-то неизмеримую тоску, которая вдруг подступала к горлу.
– Официант! – кричали мужчины. – Водки! Женщины просили вина, коньяка и шампанского. А один загадочный господин, одетый во все черное, велел принести ему бутылку рисовой бражки, известной повсеместно как сакэ.
За неделю Кеша заработал пять тысяч рублей.
– Столько не зарабатывает даже укладчик плитки! – сказал он по телефону мальчику.
А мальчик – неумолимо:
– Нет, плиточник зарабатывает такие деньги за один вечер.
