Натюрморт с торнадо - Э. С. Кинг
Мы были на глубине – даже Брюс не мог достать до дна, – и когда мы посмотрели на берег, то увидели маму с папой под их зонтиком. Они разговаривали, но не в хорошем смысле. Папа размахивал руками, как он делает, когда пытается донести свой аргумент. Мама делала успокаивающие жесты руками.
– Господи, поскорее бы они развелись, – сказал Брюс.
– Ага, – сказала я, но без уверенности. Я была к этому не готова. Мама с папой – нормальные родители. Я продолжала в это верить.
– Что за человек привозит семью в Мехико, а потом только и делает, что сидит на одном месте и жалуется?
– Не знаю. – Я быстро перебирала ногами и начинала уставать.
– У него с головой не все в порядке.
– Он не сумасшедший, – сказала я.
– Ты просто не знаешь всех фактов.
– Тогда расскажи мне о них.
Мы доплыли до места, где могли стоять, и когда я снова оказалась по грудь в воде, то помахала маме, чтобы она не беспокоилась. Мама махнула мне в ответ и вернулась к разговору с папой.
Островки коричневых водорослей покачивались на волнах вокруг нас. Семена липли к нам, как крошечные клещи.
– Факты вот какие: им надо развестись. Вот сейчас. А они вечно откладывают. Ни тебе, ни мне не стоит жить с ним в одном доме. Особенно тебе. Он опасен.
– Ничего папа не опасен.
– Ты просто его не знаешь.
– Я его знаю десять лет.
– Не так, как знаем его мы.
– Я как с пазлом разговариваю, – сказала я. – Я знаю, что они ссорятся, но, мама говорит, это нормально.
– Мне она тоже это говорила. Но так, как ссорится он, – это ненормально. Есть хорошие ссоры и плохие ссоры.
– Не знаю, – сказала я и оглянулась на маму с папой, но теперь они просто сидели на лежаках, глядя на нас. Я не хотела, чтобы они разводились. Это были мои родители. Мне было десять. Я не знала, как выглядит жизнь, где нет одного из них.
Когда мы вылезли из воды и вернулись к соломенным зонтикам, мама встала и протянула мне полотенце. Она обернула меня целиком и потерла, чтобы быстрее меня высушить, и тут мне стало больно.
Плечи и спина у меня горели. Когда я сказала: «Ай!», мама остановилась, подняла солнечные очки на лоб и прищурилась на мою кожу.
– Ох, черт, – сказала она.
– Ай, – снова сказала я.
– Так, милая, давай скорее внутрь. – Мама подхватила свою пляжную сумку и стала в ней рыться. Нашла ключи от номера и надела очки обратно. Папа лежал рядом, сложив руки на животе, и даже не открыл глаза, но я знала, что он не спит. Мама быстрым шагом отвела меня в отель и впервые за неделю повернула к лифту, а не заставила меня подниматься на третий этаж по лестнице.
– Я сгорела, да?
– Не думаю, что все так плохо, – сказала мама.
Перевод с медсестринского: Все очень, очень плохо.
Мы зашли в номер, и мама велела мне снять купальник. Она набрала ванну теплой воды и бросила туда все чайные пакетики, что были в номере. Шесть пакетиков. Мама сначала пустила воду горячей, чтобы дать им немного завариться.
Я смотрела, как ванна наполняется водой, а пакетики подплывают к крану и уносятся в потоке воды, и когда один из них лопнул, я сказала: «Мам! Один пакетик порвался!», а мама ответила: «Так даже лучше».
Я не думала, что купаться в чайных листиках – это лучше. Я понятия не имела, какое чай имеет отношение к солнечному ожогу.
– Зачем ты вообще кладешь туда чай?
– Чай лечит солнечные ожоги.
– Лечит?
– Поверить не могу, что забыла тебя одеть, Сара. – Мама вернулась в ванную с шортами и футболкой и положила их возле раковины. Когда она наклонилась над ванной проверить температуру воды, ее загоревший в Мехико живот превратился в три полоски. Я наклонилась проверить, делает ли так мой живот. Делал, но не совсем то же самое. Мама пустила холодную воду.
– А еще медсестра! Боже мой!
– Ничего. Все ведь не так плохо, да?
Мама оглядела мои плечи и спину и сквозь зубы втянула в себя воздух:
– Залезай-ка скорее в ванну.
Ванна была не похожа на чашку чая. Не коричневая, а чуть желтоватая, с плавающими в ней чаинками. Странная. Я залезла внутрь и села так, чтобы вода покрывала плечи, как велела мама.
Она села на столешницу у раковины и позвонила на ресепшн, где заказала алоэ вера, еще чая и «Манго Танго». И попросила их поторопиться. Потом мама сказала:
– Я тут переоденусь, ладно? Закрой глаза.
Но я не закрыла глаза как следует. Я смотрела, как мама снимает бикини и стоит так несколько секунд, отряхивая с себя песок. Я раньше не видела маму голой – не настолько. Было странно и нормально одновременно. Это моя мама. Я хотела знать, как я буду выглядеть, когда вырасту. Мама не заметила или ей было все равно, что я не закрыла глаза до конца. Она посмотрела на меня и улыбнулась. Что-то было в этом моменте – я в ванной, она голая, – из-за чего мне захотелось схватиться за нее и не отпускать.
Я спросила:
– Это такой солнечный ожог, из-за которого бывает рак?
Мама сначала надела футболку, а потом белье и шорты.
– Нет. Все хорошо. Некоторое время поболит и пройдет.
– На нас все быстро заживает, – сказала я. Это была папина фразочка. «На нашей семье все быстро заживает». Каждая содранная коленка, каждый ушибленный палец, что бы со мной ни случалось – он говорил одно. На нас все быстро заживает.
– Прости, пожалуйста, – сказала мама.
– Мне надо было самой вспомнить, – сказала я. – Я просто так радовалась последнему дню…
– Знаю. А я… Я отвлеклась.
Мама сидела рядом, пока я мокла, а потом кто-то постучал в дверь и принес ей все, что она заказала. Она вышла на балкон посмотреть, где папа и Брюс.
Мама выпила свой «Манго Танго» в два глотка и села обратно на столешницу у раковины.
– А вы правда разводитесь? – спросила я.
– Что?
– Брюс сказал, что вы собирались мне сказать, что разводитесь. Это правда?
– Нет!
Чаинки выстроились в узоры на поверхности воды. Я провела по узорам пальцем, закручивая их в спирали.
– Но Брюс мне не врет, – сказала я. – Он не стал бы такое выдумывать, правда?
– Это долгая история, – сказала мама. – Но нет. Мы не разводимся. Тебе нужны оба родителя. Мама и
