Натюрморт с торнадо - Э. С. Кинг
Перестановки
Папа спускается на ланч, готовит себе ту же еду, что и каждый день, а потом уходит с тарелкой к себе в комнату. Он не здоровается ни со мной, ни с мамой.
Видимо, мы должны догадаться, что он человек, с которым случилась перестановка, и он теперь притворяется, что в офисе на работе, а нас тут нет. Так что мы с ним тоже не здороваемся.
Мама говорит, что сходит за продуктами, купить пару вещей. Я говорю, что собираюсь позвонить другу.
Раз папа у себя в спальне – а может, теперь это надо называть офисом? – я не могу звонить Брюсу из моей комнаты. Мне слишком много нужно сказать.
Я решаю выйти на улицу, сесть под весеннее солнышко и поговорить с ним там.
Брюс поднимает трубку с первого гудка:
– Я так рад, что ты перезвонила.
– Я тоже, – говорю я.
– Я всю ночь про тебя думал, – говорит он. – Мне вчера нужно было столько всего сказать. Я просто не знал что. Прошло шесть лет. Ты ничего обо мне не знаешь. Я о тебе, скорее всего, тоже.
– Я сегодня с утра пела «Элеанор Ригби», – говорю я. – Не так уж сильно я изменилась.
– Поверить не могу, что они сказали тебе, что меня крестили в речке.
– Это вроде был папа.
– А мама как?
– Все еще работает на ночной смене. Сегодня она мне сказала, что может отпросить меня из школы. Это плюс.
Я не хочу говорить ему, что это перерыв для моего психического здоровья, потому что хоть я и знаю, что сломать мозг – это все равно что сломать руку, но мне все равно стыдно за мой поломанный мозг.
– А папа?
– Его на выходных уволили вроде. С сегодняшнего дня он работает из дома.
– Хм.
– Мне есть что сказать насчет папы, – говорю я. – Мне о многом есть что сказать.
– Ну?
– Я в последнее время много думаю о старой себе – той девочке, которую ты знал, – говорю я, стараясь не проболтаться о том, что десятилетняя Сара настоящая и сегодня придет к нам на ужин есть тако. – Мне кажется, я начинаю вспоминать кое-что о папе. Какой он. Или каким он был. Ну или причину, по которой все развалилось – мы, ты и он. В смысле, я не очень хорошо помню, но начинаю вспоминать.
– У него много проблем, – говорит Брюс.
– Он сегодня спустился за ланчем и даже не поздоровался ни со мной, ни с мамой. Мы сидели на кухне.
– Он, наверное, с ума сходит из-за работы. Черт, он же там с самого колледжа. Он ничего другого и не знает.
– Ага, я примерно так и подумала.
– Так почему ты прогуливаешь школу? Ты готова рассказать?
– Никогда ничего не происходит, – говорю я.
– В смысле?
– В смысле, ничего оригинального, ничего нового не случается. А школа – это место, где мы все притворяемся новыми и оригинальными, но это не так. Мы все одинаковые.
– У тебя что-то случилось?
Мне уже надоедает этот вопрос.
– Да. Кое-что случилось.
– Кто-то из парней что-то сделал?
Я думаю: Почему все считают, что любая проблема шестнадцатилетней девушки обязательно связана с парнями?
– Нет. Дело не в этом.
Видите? Вот еще одна причина, по которой я не могу рассказывать о головном уборе. За выходные между выставкой и днем, когда я нашла свой проект в классе, с ребятами из моей школы случилось столько ужасного! Не то чтобы я знаю детали, но есть статистика и есть слухи. Буллинг, жестокость, депрессия и суицид, изнасилования… По сравнению со всем этим моя проблема – как комарик укусил. Интересно, так ли себя чувствует Вики-победительница-выставки? Интересно, осознаёт ли она, что то, что с ней происходит, – преступление? Мисс Смит к этому относится как к комариному укусу. Впрочем, она ко всему так относится.
– Хочешь рассказать мне, что случилось?
– Не очень.
– Я с утра посмотрел билеты, и я могу приехать завтра или послезавтра, зависит от того, смогу я найти замену по работе или нет.
– Было бы круто! – говорю я.
– Но ты расскажешь мне, если я приеду?
– Ну да. Но там ничего интересного. Не думай, что это что-то важное.
– Значит, важное, раз ты из-за этого перестала ходить в школу.
– Никогда ничего не происходит. Вот почему я перестала ходить в школу.
– Поговорим об этом, когда я приеду, – говорит он.
– Но слушай, тебе двадцать пять, а девушки нет? – спрашиваю я. – Не то чтобы я осуждаю, но как так? Ты отличный парень.
Брюс смеется.
– Ну, у меня были девушки. Пару лет назад я даже думал, что женюсь, но не срослось. Двадцать пять – не так уж и много. Уверен, я кого-нибудь найду. Не знаю. Мне нравится много работать. Я счастлив и занят – наверное, слишком занят для девушки, которой захочется, чтобы я часто был рядом.
– Значит, тебе нравится работа?
– Я ее обожаю. Каждый день я помогаю детям, таким… таким, как…
– Таким – как?..
– Таким, как я, – говорит он. – Каждый день я помогаю таким детям, как я.
Видите, как мы это обходим? Изгибаемся, как можем? Мы не на ристалище с мельницами – мы говорим о настоящем чудовище. Просто нам нельзя о нем разговаривать. На этом фоне моя история с проектом смотрится еще глупее.
– Я тебе напишу, когда возьму билеты. Я позвонил в мотель, у них есть свободная комната. Приеду на несколько дней. Мы найдем чем заняться. Своди меня в музей искусств!
– Господи, – говорю я. – Я с тобой и мамой просто с ума сойду!
– А что?
– Я не хочу идти в музей искусств.
– А как начет Мюттера?
Медицинский музей Мюттера – самый мерзкий музей на планете. Там выставляются всякие медицинские диковины, черепа, наборы для ампутации времен Гражданской войны и печень самых знаменитых сиамских близнецов в истории. Гинекологические инструменты, которым много сотен лет. Эмбрионы в банках. Кусочки мозга Альберта Эйнштейна. Серьезно: мозг. Альберта. Эйнштейна. Идеальное место.
– Да. По рукам.
– Я тебе напишу, – говорит Брюс.
Мы прощаемся и вешаем трубки.
Кэти
Мы готовим тако. Смесь курицы и бобов очень острая, потому что мы с мамой отлично знаем, что именно такие любит десятилетняя Сара.
– Кстати, она только месяц назад вернулась из Мехико, ты знала?
– Нет, – отвечает мама, и лицо у нее становится озабоченное.
– Вот поэтому у нее еще кожа слезает, – говорю я. С меня тоже как будто все еще слезает кожа, спустя шесть лет и один месяц.
Мама поливает курицу с бобами соусом. Ворчит что-то о том,
