Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
– За ужином Чжу делал ласточек и отправлял их в полет в направлении прекрасных дам. Мы нашли одиннадцать ласточек. Здесь – десять. А вот одиннадцатая, – Уоррен извлек из ящика прозрачный пакетик и помахал им в воздухе. – Видите, точно такая же ласточка, как и прочие. Но разница есть – она не из салфетки, а из более плотной бумаги. И вот еще: в нашей лаборатории на этой бумаге обнаружили пыль от того ядовитого порошка, что высыпали в пивные бокалы Чепменов. Как вам это? Чжу принес яд, завернутый в этот сложенный бумажный листок, – видите, эта ласточка раньше была сложена иначе? Она была самодельным конвертиком. Когда внесли торты, когда погасили свет и все встали со своих мест, Чжу незаметно высыпал яд в бокалы близнецов, а затем, чтобы избавиться от уличающей бумажки, он сделал из нее ласточку и пустил ее вслед прочим.
Курский на просвет изучал пакетик с бумажной ласточкой.
– Полагаю, китайца хотели подставить, – сказал он. – Убийца сделал из бумаги, в которую был завернут яд, ласточку, чтобы подозрение пало на Чжу. Но Чжу Бацзе невиновен. Он действительно преклонялся перед Чепменами и теперь тяжело переживает их смерть.
– Упрямый вы человек, – покачал головой Уоррен. – Ну что же, может вы и правы. За ваше упорство вот вам подарок. Сейчас до неба подскочите от счастья. Совецкие исчезли. И Джим, и Ванна, и Тедди. Со вчерашнего дня их местоположение неизвестно.
Курский сдержанно улыбнулся.
А Рэйчел Марблтон в ту ночь увидела сон. Во сне она и Морис Сэгам присутствовали на погребении Чепменов. Церемония похорон, как ни странно, происходила в ее родном городе Кесвике (в Камбрии название этого города произносят «Кезик»), на старинном кладбище возле собора, где маленькой девочкой она любила лежать жаркими полуднями на замшелых древних надгробных плитах, прятаться за покосившимися каменными крестами, целовать скорбных ангелов в прохладные бронзовые губы. Вот и сейчас, в сновидении, на этом древнем кладбище было, как в детстве, тепло – рыжее солнце залипало в тенетах ярко-красных микроскопических пауков, которые застыли на ворсистых стеблях в ожидании мух и лучей. Изумрудно-золотая листва столетних дубов плескалась и шептала в потоках ветра, прилетающего с озера Деруэнт. Слезы счастливого узнавания увлажнили глаза Рэйчел – сладостный уют детства просочился сквозь ее взрослые дни, как янтарная смола проступает сквозь окостеневшую кожу дерева: она вспомнила свое шуршащее детское платье, вспомнила вкус лимонного джема, свой тогдашний смех, свои тогдашние слезы… Здесь она впервые целовалась, здесь выкурила первый джойнт. Все так заросло. Она знала, что где-то в садах ковыляют лягушата, она знала, что царственные улитки извлекают из панцирей свои влажные тела, покрытые древними письменами. В сильном ручье пыльного летнего света страшная процессия пробиралась между надгробий, на которых острая трава торчала, как волосы, вставшие дыбом от ужаса. Отвратительные фавны на ветвящихся копытах, высокорослые, высокопарные, потные, надломленные горем, влекли многочисленными руками белый обеденный стол – вполне элегантный обеденный стол, овальный, на тонких белоснежных ножках, местами облепленных позолоченными водорослями. Стол заменял собой гроб, на его полированной поверхности лежал общий труп Чепменов – огромное единое нагое тело о двух головах, тело, проросшее членами, испещренное вагинальными отверстиями, тело со множеством рук и ног, которые все были мускулистыми, но они веерами бессильно свисали со стола, а мертвые многопалые ладони задевали за стебли травы, равномерно вздрагивая при равномерном движении фавнов.
Рэйчел хотела бы убежать, но ей предстоит произнести надгробную речь. Она подходит к белоснежному овальному столу, на котором возлежит нечто ужасное. Рядом с ней Сэгам в строгом черном костюме, он выглядит рассеянным. Она видит старенького священника, которого знала в детстве. Его очки блестят солнечным лучом, он улыбается несколько беспомощной и потерянной улыбкой, его личико сморщилось, как печеное яблоко, кажется, он ослеп и не видит гибких нагих мутантесс, которые гибко возлагают к его потрескавшимся ботинкам пышные надгробные венки с парчовыми лентами.
Рэйчел произносит следующие слова:
– Я – нить, связующая воедино бусины драгоценного ожерелья. Пока существует единство ожерелья, важна только нить, но стоит ей порваться, и она становится ненужной, тогда как бусины, даже рассыпавшись, сохраняют свою лучезарную ценность. Даже если на каждую бусину наступить сапогом, даже тогда их осколки могут быть взяты на просвет, они сверкают достойно и займут достойное место в сокровищницах детей, ворон или соек. Все люди – тайные двойники друг друга, кроме тех, у кого есть явный двойник. Кроме близнецов. Все живые существа могут быть алхимически смешаны воедино и слиты в единое всеобщее существо, и только близнецы составят нерастворимый остаток. Они обладают телесным зеркалом, и поэтому они – препятствие на пути глобализации.
Произнеся во сне эту речь, мистическую, но с неожиданным политическим вывертом в качестве концовки, Рэйчел чувствует стыд за сказанное. «Я совершенно глупа!» – думает девушка.
– Милочка, вы сказали прекрасные слова! Вы тронули мое сердце, – слышит она рядом с собой старческий дамский голос.
Обернувшись, Рэйчел видит, что сама английская королева Елизавета Вторая почтила своим присутствием погребальную церемонию. Это и неудивительно, ведь Чепмены были национальным достоянием. Но ужас состоит в том, что сама королева также подверглась мутациям – ее лицо проросло слоновым хоботом. Впрочем, обладание столь могучим и гибким органом радует королеву – она вальяжно поводит слоновым отростком, состроив на самом конце хобота нечто вроде бантика-кулачка, в котором она сжимает английский флажок. Словно Древняя Индия, когда-то охваченная британским владычеством, проросла сквозь лицо королевы, как мощное экзотическое растение прорастает сквозь асфальт, как индийские боги прорастают сквозь чепменовских мутантов.
Английский флаг никогда не выйдет из моды, этот красно-белый восьмиконечный крест на синем поле – основание мира fashion. В белых морщинистых руках (или это белые морщинистые перчатки) королева сжимает до боли свежий номер журнала Elephant, на обложке – фотография целующихся близнецов, сделанная зоркой камерой Глэдис.
Рэйчел осознает себя на грани обморока во сне, эта девушка так прекрасна, так счастлива, она так любит свою страну, но, кажется, ее юность может спрятать свое серьезное и спящее лицо в пышную зеленую траву.
Сэгам берет ее за локоть и уводит куда-то. Они идут по коридорам отеля на площади Пикадилли: бесконечные белые коридоры, устланные убитыми зелеными и красными коврами, впереди постоянно идет какая-то пара в черном – худой темноволосый мужчина и девушка с темно-рыжими волосами.
– Кто эти люди? – спрашивает Рэйчел.
– Еще одни мы, – отвечает Сэгам.
