Возвращение в Триест - Федерика Мандзон
Дороги пустынны, можно проехать больше часа и не встретить ни одной машины. Сначала она думает, это оттого, что она движется в направлении, противоположном здравому смыслу, прямо к штаб-квартире черной силы, и к тому же едет по главным дорогам: не хочет терять времени и наивно верит в свою счастливую звезду и заграничный паспорт. Немногочисленный транспорт, который ей встречается, помимо блокпостов на дороге, – это гуманитарная помощь осажденному городу.
Вскоре она понимает, что у такого скудного движения причины скорее материальные, чем политические: все заправки заброшены, и на территории Сербии никто вообще на машинах не ездит. Охваченная паникой, она останавливается у первого же жилого дома, обменивает горсть немецких марок на бутылку бензина, который фермер извлекает из бензобака своего трактора, просит разрешения припарковаться у него во дворе и переночевать в машине, он кивает. Через несколько часов из дома выходит девочка и приглашает Альму в дом, она может поспать на диване, они приготовили одеяло и подушку. Альма угощает ее остатками печенья.
Утром она уезжает в столицу до наступления зари. Фермер уже на ногах, возится со своим трактором, он благословляет ее на прощание.
По дороге солнце мягко карабкается вверх, и темень в лесах рассеивается, давая воображению рисовать грибы и охотников, а не войска и контрабандистов, торгующих оружием и людьми. На этот раз на блокпосту перед въездом в город ее задерживают надолго. Она теряет терпение, возмущается. Военный лет пятидесяти кричит на нее, требуя проявить уважение к Югославской народной армии, и она чуть не начинает размахивать у него перед носом паспортом своего отца, но инстинкт самосохранения подсказывает ей этого не делать: на людей из армии можно положиться, сейчас не стоит бузить.
Белград, наперекор своему имени, не белый, а серый. Она разглядывает его в окно, пока едет мимо Западных ворот города: двух небоскребов из железобетона больше 30 этажей высотой, соединенных наверху мостиком, с чем-то вроде НЛО на крыше. Триумф брутализма, советская атмосфера. У нее нет никакого плана, как найти Вили, зато есть зацепка, и первым делом она решает наведаться в редакцию «Политики».
Хоть и не холодно, но плечи и спина у Альмы покрываются мурашками, осеннее небо над ней мертвенно-бледное, как и улицы, здания, лица людей. И вода в Дунае тоже мертвенно-бледная.
В редакции «Политики» ее встречают двое мужчин в кричащих полосатых галстуках, потом к ним присоединяется третий, который, видимо, пьян уже в десять утра, потом еще один, скорее всего главный редактор, он-то и дает ей адрес. Нет, он не записался добровольцем. Да, он в городе или, по крайней мере, время от времени тут бывает. Могу я еще что-то для вас сделать? Елейная вежливость чиновников при власти. Альма понимает, что он хочет спросить, что она может для них сделать взамен на эту информацию, которая явно представляет для нее большую ценность, и протягивает еще немного немецких марок. Гипотетический главный редактор подмигивает ей и говорит, что такой хорошенькой девушке опасно ходить по улицам одной и, если ей понадобится помощь, пусть обращается к нему. Где она собирается ночевать? Он похож на того мужчину с удостоверением на лацкане пиджака, который сидел рядом с маршалом в тот день на острове, когда у ее отца конфисковали голубой блокнот. Альма улыбается ему, она всегда улыбается влиятельным мужчинам, прежде чем повернуться к ним спиной: так ее учил отец.
Она решает искать адрес пешком: следуя тем скудным инструкциям, которые ей дали, она подходит к слиянию двух больших рек, переходит по мосту под крепостью к новому городу. На некоторых улицах асфальт поломан танками, витрины магазинов мутные, одежда у прохожих запыленная и выцветшая, торопливые шаги среди луж, женщины сражаются с серостью каплей румян на скулах.
Альма заходит в продуктовый, чтобы купить что-то поесть, но на полках только бутылки воды, банки фасоли и несколько кочанов капусты.
После моста через Саву улицы приобретают советскую простоту, шахматная доска с одинаковыми параллелепипедами домов, пронумерованных без какой-либо видимой логики, рядом с 34-м корпусом стоит 3-й, а с 49-м почему-то 60-й, а между корпусами окоченевшие дворики.
Вили вырастает перед ней на длинном бульваре, который тянется на десятки метров вокруг Дворца Федерации. Он идет в ее сторону, и даже издалека она узнаёт его походку, привычку сутулиться и втягивать голову в плечи. Когда он замечает ее, между ними уже всего метров десять: он видит ее, смотрит направо, налево, но вокруг пусто, как в детективном фильме.
– Альма, – говорит он, когда оказывается в нескольких шагах.
На секунду она видит его десятилетним на пороге дома, ниже ее на несколько сантиметров, в футболке «Црвена звезда» и с враждебными глазами. Ее охватывает порыв нежности, она протягивает руку, чтобы коснуться его щеки, но у Вили рефлекс неприрученного животного, и он отшатывается. Они не знают, как поздороваться, и застывают друг перед другом посреди этой мегаломанской архитектуры социалистического прогресса.
Вили пытается что-то сказать, но потом замолкает, пытается Альма, но и у нее слова застревают в горле, ей кажется, что с каждым слогом между ними будет расти трещина. За весь этот долгий путь она даже не подумала, что ему скажет, когда отыщет. Вернее, думала, еще как, всю дорогу, на каждом блокпосте и ночью на диване у фермера: длинная череда упреков, которые тянутся со времен Запретного города. Но теперь, когда она его нашла, ей все равно. Она обнаруживает, что отец прав: прошлое легко воскрешать в памяти, только когда дела идут плохо, но когда настоящее открывает свои возможности, уже не важно, что произошло раньше, нет времени оборачиваться назад, рискуя потерять то, что мы чудом нашли. Так что они делают шаг навстречу друг другу и дают телам перескочить общепринятые условности. Это все так неожиданно.
– У тебя майка наоборот, – говорит Вили.
Альма смотрит на него непонимающе. Вили протягивает руку к ней, касается выреза, открывающего ключицы, и двумя пальцами выдергивает ярлычок.
Он улыбается, она хочет сказать, что утром одевалась в темноте… Но вместо этого говорит:
– Мы рядом с твоим домом?
– Я туда иду, в дом моих родителей.
Альма смотрит на него, чтобы понять, дозволено ли ей идти к ним, но Вили качает головой:
– Отец умер до того,
