Симпатия - Родриго Бланко Кальдерон
44
В Амстердаме Улисес снял комнату в апарт-отеле у Центрального вокзала. Каждый день он уходил рано утром и возвращался под вечер, совершенно измотанный бюрократическими процедурами.
— Ты можешь попросить политического убежища в Амстердаме. Я тебе соберу кейс, — сказал доктор Апонте.
Они записали несколько интервью о фонде «Симпатия к собакам», в стиле «жизненные истории». Мариела и Хесус, например, рассказывали о преследованиях после убийства Тора, только на сей раз Улисес тоже выступал в качестве жертвы. Доктор Апонте собрал все сведения о Паулине как подставном лице Эдгардо в США и ее возможной связи с его «самоубийством». Также пришлось обнародовать убийство Ироса. Все досье строилось на связи убийства Тора, убийства Ироса и смерти Эдгардо.
На третий день в Амстердаме Улисес подал документы. Потом открыл банковский счет, и доктор Апонте перевел ему оставшиеся деньги от продажи квартиры.
Разобравшись со срочными делами, Улисес начал выходить на прогулки. И сразу же убедился, что Пауль не врал: в Амстердаме было полно велосипедов, тысячи и тысячи, зато почти не встречалось бездомных людей и бездомных собак. Ему понравилось бродить по чуть-чуть, едва заметно искривленным улицам, выводившим всякий раз к новому каналу. Эта география — как будто разлился и начал подсыхать стакан воды — напоминала ему архитектуру «Аргонавтов», только под открытым небом и без потрясений.
Он записался на бесплатные курсы голландского от муниципалитета. Начинающий с нуля мог выучить язык на приличном уровне за два года. Два года он будет блуждать по городу Бессмертных, как троглодит, подумал Улисес, как единственный уличный пес в Амстердаме, пока во сне не произнесет первые слова.
Он уже месяц прожил в городе, когда во время очередной прогулки наткнулся на длинную очередь перед маленьким серым зданием, домом № 263 по каналу Принсенграхт. Понял, что это дом Анны Франк, и тоже встал в очередь.
Знакомство с домом оказалось душераздирающим, но у Улисеса проскользнула мысль, что это идеальное место, чтобы сидеть взаперти и писать. Дом Анны Франк как вариация норы, придуманной Кафкой, который и был ее истинным отцом, а вовсе не Отто Франк — это еще Филип Рот заметил. Улисесу понравился музейный магазин, потому что там не торговали магнитиками и кофейными чашками с изображениями Анны Франк. Единственное, что там продавалось, кроме открыток, — сам «Дневник». На двадцати языках, я разных форматах. Ули гсс купил испанское издание и открытку, которую можно было бы отправить дону Пако, хотя он пре красно знал, что не отправит.
Он вспомнил про последнее письмо Мартина, которое после отъезда из Венесуэлы всегда носил с собой. Как и визитку Пауля.
Спуистраат, дом 303.
Он помнил адрес наизусть. Напротив должно было находиться кафе «Цварт», знаменитое место встречи писателей.
Он почувствовал, что письмо и визитка в кармане пальто сделались тяжелыми, будто камни. Выйдя из музея, решился и сел на трамвай до центра. Нашел свободное место и пошарил во внутреннем кармане старого пальто, подаренного доктором Апонте. Пальто было слишком теплое для мая, но защищало от ветра.
Вынул листочки, которые уже послушно сгибались и разгибались, словно лепестки дрессированного цветка, и прочел:
Дорогой Улисито!
Если ты читаешь это письмо, значит, обустройство фонда в «Аргонавтах» прошло успешно. Поздравляю! Ты добрался до этой точки, следовательно, смог выплыть из того дерьма, которое меня окружает или окружало. Теперь мне уже точно не нужно объяснять тебе, что за чудовищ мы с Альтаграсией в недобрый час породили в пробирке. Прости, если тебя забрызгало. Надеюсь, не сильно. Ты, возможно, обижен, что я тебя не предупредил ни про наследство, ни про то, что вообще тебя ждет, но я радовался как ребенок, составляя завещание. Человек должен покидать мир с чистой совестью, сознавая, что дал ему все, что мог, но не стану отрицать: когда за тобой остается выгребная яма, в этом тоже есть свое очарование.
Не знаю, почему меня так потянуло на скатоло-гию в этом последнем письме. В таких случаях предполагается говорить что-то возвышенное. Как Гёте, например: «Больше света!» А мне, честно тебе признаюсь, хочется прокричать: «Больше дерьма!» Ну, что поделаешь. Такой у меня, видно, способ восставать против смерти. Я долгие годы жил в страхе смерти. Когда у тебя эмфизема легких, то понимаешь, что жизнь — это вентиль, он все заворачивается и заворачивается, и воздуха поступает все меньше и меньше. Каждое твое слово, каждая прогулка, каждый внезапный приступ хохота или ярости — истраченная доза воздуха из маленького кислородного баллончика, который нам дается при рождении. И теперь, заметь, я понимаю, что это у всех так. Эмфизема, по крайней мере, обостряет слух, и ты начинаешь слышать, как вентиль закрывается. А это, если вдуматься, преимущество. Нет ничего ужаснее, чем умереть, не осознавая, что умираешь.
Не пережив эту последнюю вечную секунду.
Думаю, у тебя было достаточно времени, чтобы продолжить изыскания в библиотеке. Не надейся, что я тебе разъясню происходящее там. Для меня самого это загадка. Быть может, и к галерее ты присмотрелся повнимательнее. Ее собрал генерал Пинсон на основе каталога, опубликованного поместьем Анауко, тем, где сейчас Музей колониального искусства и где когда-то жил Боливар. Там у них самая полная и старая коллекция портретов Освободителя. Купив дом, я убрал оттуда одну-единственную репродукцию. Портрет Хуана Висенте де Боливара, отца Симона. Ты читал про этого типа? Сукин сын, негодяй самого низкого пошиба. Тиран и сексуальный извращенец. Единственная его заслуга состоит в том, что он зачал Боливара и помер, когда его славному отпрыску едва исполнилось три года. Но за эти три года Боливар успел испытать всю злость, которая только может уместиться в душе сироты. И силой этой злости наш герой создал собственную легенду, а заодно сделал легендарной всю Латинскую Америку. Боливар был сирота и вдовец, да еще и бесплодный. Таков наш общий отец. Мы все — семена в этой пустыне.
В последнее время меня занимает вопрос, верил ли Боливар в Бога. Глупости, конечно. Все равно что спрашивать у Бога, верит ли Он в Бога. Я долгие годы пытался понять личность Освободителя. Сначала меня больше всего восхищала его военная карьера. Потом любовные подвиги. Потом — эти его минуты ужасающей ясности ума, когда он понимал, что ничто не имеет смысла. Я прошел все этапы и продолжал искать то, о чем и сам сперва не догадывался: я искал в трещинках статуи след крови. Но этого следа не существует, Улисес. Ни в одной
