Герой со станции Фридрихштрассе - Максим Лео
Но вместо того, чтобы радоваться удаче, восхвалять богов случая и с оптимизмом смотреть в будущее, Ландман все больше мучился мыслями о том, какие великие возможности он упустил в прошлом. Какие окольные пути могли привести его к еще большим целям. Иногда он просыпался посреди ночи и прокручивал в голове важные жизненные решения, ход за ходом разбирая их, как шахматную партию.
Конечно, Ландман понимал, что глупо предаваться таким мыслям, принижать собственную жизнь и большими сомнениями отравлять маленькое счастье. Но, начав однажды, он уже не мог остановиться, потому что ему не свойственно было доверять удаче. Его мать считала, что это как-то связано с его казахской душой. С тоской и недоверием, которые несли в себе предыдущие поколения. Но в то же время это проклятое недоверие надежно оберегало его от разочарований, потому что пережить неудачу гораздо легче, если не веришь в успех.
С недавних пор у Ландмана поя вил ось средство, помогавшее выбраться из пучины тяжелых мыслей. В нижнем ящике стола в мягком конверте лежала хвалебная речь председателя жюри журналистской премии, напечатанная на бумаге ручной работы. В этой речи, например, говорилось: «Своим блестящим текстом Александр Ландман подводит нас к вопросам человеческого бытия. Он открывает нам силу свободы, способную уничтожить даже самого могущественного диктатора». Когда Ландмана одолевали сомнения, достаточно было провести пальцем по конверту. Это был своего рода обряд изгнания казахского духа недоверия.
Ландман все еще стоял перед большим зеркалом. Он скрестил руки на груди, немного наклонил голову и на мгновение показался себе именно таким мужчиной, каким хотел быть. Наконец он остановил выбор на запонках из гладкой буйволовой кожи, которые ему на день рождения подарила жена. Натуральная элегантность буйволовой кожи показалась Ландману наилучшим воплощением интеллигентной сдержанности, которую начинающий писатель вроде него должен излучать на дебютном вечере. Запонки отлично подходили к его темно-синей фланелевой рубашке и твидовому пиджаку.
Около шести часов вечера Ландман вышел из гостиницы и поехал на такси в сторону Пренцлауэр-Берг забрать Хартунга. По опыту он знал, что перед важным мероприятием необходимо поддержать его, мотивировать и порадовать. Поэтому по дороге он решил заехать в пекарню на Данцигер-штрассе, где, по словам Хартунга, делали лучший в мире штрейзелькухен. Хотя Ландман восхищения не разделял: он пробовал этот пирог и не нашел в нем ничего особенного. После Хартунг объяснил ему, что особенность пирога заключается в том, что на вкус он точно такой же, как раньше. Снова эта зацикленность осей на прошлом, думал Ландман. Однако их можно понять — они потеряли свою страну и хотели сохранить хотя бы свой пирог.
Такси свернуло на Раумерштрассе. Ландман надеялся, что сегодня Хартунг будет более собранным, чем во время их последней встречи три дня назад. Все мысли Хартунга теперь занимала та женщина, и его влюбленность была утомительна для окружающих. При этом сейчас только начиналась решающая фаза: книга готова, снимают фильм, рекламный ролик крутят, поступает бесчисленное множество предложений как внутренних, так и международных. Ландман уже давно не успевал за всем следить, поэтому с некоторых пор за лицензионные права и мерчандайзинг отвечало агентство. Только вчера он утвердил модель миниатюры скоростного поезда «Михаэль Хартунг» для игрушечных железных дорог «Мэрклин» в масштабе один к восьмидесяти семи. Он также ознакомился с дизайном футболок от С&А, совместно с которым известные французские художники разработали логотип с изображением поезда, проходящего сквозь стену.
Но когда Ландман рассказывал об очередном проекте, Хартунг, вместо того чтобы радоваться, обычно закатывал глаза. У этого человека не было абсолютно никаких амбиций, при этом он имел баснословные доходы, практически ничего не делая. На днях Хартунг всерьез заявил, что не знает, на что ему такие деньги. Дескать, не пора ли потихоньку закругляться? А когда Ландман по-дружески указал ему на отсутствие пенсионных накоплений, тот пренебрежительно посмеялся, как будто не пристало думать о таких вещах.
Такси остановилось напротив «Кинозвезды», свет внутри не горел, дверь была заперта.
— Черт возьми, ну что опять стряслось! — выругался Ландман. Он увидел в дверях записку, развернул ее и прочитал: «Извини, не смогу сегодня быть, позже объясню. Михаэль».
26
Здание уголовного суда в Моабите даже издалека выглядело внушительным памятником правосудия. Похожие на крепостные стены, высокие башни, мощные колонны и порталы заставляли прохожих ощутить абсолютную силу и важность закона. А тот, кто по какой-либо причине попадал в фойе, поднимался по парадной изогнутой лестнице под могучий купол, не мог не чувствовать себя виновным, нечестивым человечишкой в этом соборе правосудия.
По крайней мере, Хартунг чувствовал себя именно так, что, вероятно, было связано не только с впечатляющей архитектурой, но и со страхом, появившимся с тех пор, как он узнал от Вишневского, что его раскрыли. Конечно, он не собирался тут же предстать перед судом, он всего лишь хотел повидать Паулу. Сегодня вечером у нее было слушание дела, где она представляла клиента, обвиняемого в причинении тяжких телесных повреждений.
Она рассказывала Хартунгу подробности: священник задержал трех грабителей, собиравшихся украсть серебряную крестильную купель из его церкви. Грабители применили грубую силу и про-никли в сакристию, опрокинули фигуру Христа и сломали купель, которую священник давиым — давно получил в подарок от Иерусалимской церковной общины. Священник так разгневался, что позабыл не только христианские заповеди, но и правила безопасности своего клуба по кикбоксингу и хорошенечко избил преступников. Все трое пролежали несколько дней в больнице; к счастью, никто из них серьезно не пострадал. С тех пор в газетах священника называли «отец-кикбоксер».
Дело вызвало широкий общественный резонанс, поэтому слушание проходило в одном из больших залов. Хартунг пообещал Пауле не приходить на слушание, хотя ему до смерти хотелось увидеть, как она будет защищать отца-кикбоксера. Но его присутствие, по словам Паулы, заставило бы ее нервничать. А когда презентацию книги назначили именно на этот вечер, вопрос решился сам собой.
Теперь же обстоятельства изменились, и данное Пауле обещание уже казалось ему не таким обязывающим. Он во что бы то ни стало хотел лично сообщить Пауле правду о своем героизме. Конечно, риск, что она узнает обо всем от кого-то другого, был невелик, но Хартунг не хотел рисковать.
Он уже давно собирался рассказать все Пауле, но страх перед ее реакцией вынуждал его снова и снова откладывать признание. Хартунг думал, что чем крепче будет их любовь, тем
