Голец Тонмэй - Андрей Васильевич Кривошапкин
* * *
Вьючная вереница поднимается на перевал. Верховые олени без труда преодолевают подъем. Вокруг тишина. На высоком небе ни облачка. Купол неба не синий, как в летний день, а бледноватый. Это признак ранней осени. Кочевым ламутам такое небо по душе: не жарко, ни комаров, ни гнуса. Одна благодать. Между тем Тонмэй, Эку и дочь Нелтэк поднялись на перевал. Не спеша слезли с седел. Тонмэй и Эку выкурили вдвоем одну трубку. Нелтэк посидела на сухом ягеле и удивленно посматривала на синеющие вдали зубчатые скалы. Видно, на нее произвела впечатление изумительно красивая горная панорама.
Тонмэй обошел все вьюки и подтянул на них ремни.
– Дух Гольца, мы начинаем спускаться вниз. Поддержи нас, бедных, – пробормотал он, еще раз оглянулся на своих и медленно зашагал вниз.
Спуск со взгорья довольно крутой и скользкий. Узкая, едва приметная тропинка, петляя налево-направо, резко пошла вниз. «Чо, чо!» – раздается время от времени звонкий голос Эку. Этим она успокаивает и предостерегает вьючных оленей, мол, будьте осторожны, смотрите в оба. Олени внемлют заботливому голосу женщины, спускаются спокойно, без суеты.
Но вдруг тишину разорвал отчаянный вопль Эку. Тонмэй, встревоженный нежданным криком жены, оглянулся и с ужасом увидел, как олень – ирукарук[54] упал плашмя и вот-вот скатится вниз, увлекая за собой всю связку. Шедшая следом Нелтэк, истошно закричала. В этом крике слилось все: и страх за мать, и отчаяние за всю вьючную связку, и боязнь за себя, и собственное бессилие… То ли услышал Дух Гольца просьбу, которую проронил в начале спуска Тонмэй, то ли внял отчаянным рыданиям слабой Нелтэк, но как бы там ни было, ирука[55] затормозил сползание оленя вниз. Старый учаг, на котором все время ездит Эку, а за ним первый вьючный олень изо всех сил упираются и карабкаются вверх, кожаные ремни глубоко впились в их шеи, отчего глаза напуганных оленей вот-вот вылезут из орбит. Женщина из последних сил тянет на себя учага. Тонмэй второпях повернул всю свою вьючную связку назад, на несколько шагов потянул наверх, своего учага привязал к первому попавшемуся дереву. Сейчас важно, чтобы вьюки не сползали на шею оленя. Вот почему он повернул оленей вверх. Тонмэй в два прыжка очутился у связки жены и ножом резанул по натянутому ремню упавшего оленя. Остальные олени, освободившись от неимоверной тяжести, шумно вздохнули. Тонмэй быстро снял вьюк с лежащего оленя. Тот тяжело дышит и не встает. Из его глаз текут крупные слезы. Бедный олень, упав на камень сломал заднюю левую ногу.
– У него сломана нога, – с досадой проговорил Тонмэй, нагибаясь к оленю.
– Поскользнулся бедняга и упал, – откликнулась жена. Судя по ее охрипшему голосу, слышно, как она переживает, будто она была виновата.
– Теперь мои вьючные олени запутаются! – воскликнул Тонмэй и бросился к своей связке.
Действительно, задние олени почему-то стали крутиться. Но Тонмэй подоспел вовремя и все подправил. Они благополучно спустились вниз и остановились на берегу говорливого ручейка.
– Заночуем тут, – распорядился Тонмэй.
Местность для ночевки узкая, но лучше рядом нет. Сняв вьюки с оленей, по отдельности привязали их к деревьям.
Тонмэй поднялся наверх к лежащему оленю. Снял с него вьюк и сам потащил вниз.
– Не горюй, Нелтэк энинни[56]. Могло быть, похуже, – бодро сказал он, видя опечаленное лицо жены.
В это время до них донесся голос Илкэни. Значит, он подгоняет оленей к спуску.
Илкэни удивился, когда увидел, как мать и сестра Нелтэк внизу ставят илуму. Ему и в голову не пришла эта мысль. Он первым делом заметил неудобство для стоянки. Густой темный лес. Нет даже клочка земли наподобие поляны. Обрывистые склоны круто тянутся вверх. Лесная чащоба, будто медвежья шкура, также поднимается все выше. Но лес, постепенно редея, едва дотянулся до первого рубца. Дальше пошли голые камни.
– Почему остановились? Что случилось? – спросил Илкэни, привязав запыхавшегося учага к дереву.
– Беда случилась. Когда спускались вниз, ирукарук поскользнулся и упал, – отозвалась мать, натягивая поставленные шесты старой ровдуги.
– А где отец?
– У речки, сам посмотри.
Илкэни бросился к речке. За зарослями ерника отец свежевал оленя. Юношу кинуло в жар. Еще утром он был живой и невредимый. А теперь вот он лежит мертвый. Не хочется юноше верить, но что поделаешь. Никто заранее не предугадывает все таинства кочевой жизни.
– Что случилось, ама? – спросил юноша, подходя к отцу.
– Ногу сломал. Не выжил бы. Пришлось добить, – словно оправдываясь, ответил отец.
– Смирный и сильный был олень, – сказал Илкэни. Комок застрял в его горле, он заплакал.
– Ты прав. Надежный был друг. Ну, ты иди, помоги матери. Я тут сам управлюсь, – ободряющий голос отца вывел юношу из оцепенения.
Илкэни, понурив голову, пошел назад. Вытащил из вьюка топор и пошел за сухостоем. Притащил несколько сухих деревьев и нарубил на дрова. Это его привычная обязанность.
– Смотри в оба, Илкэни, – все еще думая об утреннем синкэне – зловещем предупреждении огня в очаге, предупредила мать. – Мало ли что, ненароком топором можешь поранить ногу. Топор-то отцовский, острый.
– Очаг наш добрый. Гори ярче, чтоб нам всем было тепло. Дух огня, уберег ты нас от большой беды. Не знаю, как отблагодарить тебя за такую помощь. Разве что угощайся уманом (костным мозгом). Иракурук верно помогал нам. Он собой прикрыл и защитил нас. Душа его теперь витает далеко от нас. Угощайся, Дух огня! – Тонмэй несколько больших кусков костного мозга положил на ровное полено и аккуратно подложил его в середину очага. Пламя, как живое существо, радостно взметнулось и загорелось ярко-ярко, разом осветив смуглые лица домочадцев и темные стены илуму.
Все молча переживают случившееся. С тяжелым сердцем Тонмэй забил оленя. Было ясно – тому не выжить. Сильный был олень и надежный. Не зря доверяли ему тащить на себе ирука (шесты для чума). В кочевье ламуты пуще огня берегли каждого оленя. Без надобности не забивали на мясо, стараясь найти удачу на охотничьих тропах. Так повелось с давних времен, начало которым никто не знает.
– Дух огня не зря предупреждал, – вздохнув, молвила жена за чаем. Она благодарно положила в костер кусочки жира.
Тонмэй не отозвался. Он задумчиво пил из чашки горячий чай. Что может сравниться по вкусу с горячим чаем с оленьим молоком? Особенно после кочевки. Тонмэй с наслаждением опорожнял чашку за чашкой. Пил короткими глотками, с остановками. Сейчас он думал о возможных последствиях, если бы
