Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Юзеф Игнаций Крашевский
Она произносила эти слова медленным ровным голосом, а по лицу дочери видно было, какое неприятное впечатление производили на нее эти слова, но она не могла прервать их. Брюль тоже стоял молча и еще не вполне оправившись от удивления, но уже успел придать своему лицу то вежливое, заискивающее и привлекательное выражение, с которым он обыкновенно являлся перед посторонними. Немного нагнувшись, он, по-видимому, слушал с величайшим интересом.
— Вы имеете счастье видеть королеву, прибывшую с того света… умершую, погребенную, а живущую только для того, чтобы обращать неверных на путь истинный, чтобы проповедовать веру в единого Бога, который показался Моисею в горящей купине.
Мошинская, опустив глаза в землю, сильно взволнованная, то дрожала, то взглядом умоляла мать, чтобы она перестала…
Козель, поняв ли смущение дочери или молчание смущенного Брюля, встала с кресла.
— Я пойду отдохнуть, — сказала она, — не буду мешать вашей беседе. Дочь Козель должна править Саксонией, понимаю.
Сказав это, она тем же самым величественным шагом, и смотря вверх, медленно прошла мимо стола и исчезла за теми же дверями, через которые вошел в комнату Брюль.
На пороге дверей уже несколько раз напрасно показывалась девушка с серебряным блюдом в руках.
— Я пойду, — тихо сказал Брюль, взявшись за шляпу, — не хочу мешать вам. Этот день несчастен, но меня радует хоть то, что этот подлый Ваццорф, который вероятно хотел меня здесь застать, потерпел неудачу.
— Ваццорф имел медаль; и она его радовала; я вижу в нем заклятого врага. Что ты ему сделал?
— Я — ничего! Разве, что всегда был с ним любезен?
— Это ядовитая змея, я его знаю, — сказала Мошинская.
— Такой же мужик, как и его отец, — с презрением отвечал Брюль, пожимая плечами. — Но если он станет мне поперек дороги…
— А это двустишие на медали… разве оно не похоже на его безвкусные остроты?..
Брюль только взглянул на графиню, и мысль эта, по-видимому, поразила его.
— Я велю следить за ним, и если это так, то в таком случае, он недолго погуляет по свету.
Сказав это, он прижал к губам руку графини, схватил свой плащ, брошенный у двери, который, лежа в тени, остался незамеченным Вацдорфом и выбежал в сад.
Тою же тропинкою, по которой он шел сюда, в надежде на свободную, продолжительную беседу, теперь возвращался он назад, думая только о том, чтобы незамеченным добраться до дому. Калитка, от которой у него был ключ, запиралась изнутри, так что ему приходилось отворить ее и он вышел, не позаботившись предварительно выглянуть. Потому ему понадобилось все присутствие духа, чтобы не смутиться, когда выжидающий его Ваццорф приветствовал его в высшей степени вежливым и насмешливым поклоном.
Брюль возвратил его с такой любезностью и свободной веселостью, как будто не был пойман на месте преступления…
— Это вы, камергер, — воскликнул он, — как я счастлив!
— Это я могу назвать себя счастливым, — отвечал Вацдорф, — потому что, придя сюда наслаждаться запахом цветущих яблоней, я никогда не ожидал, что счастливая судьба позволит мне встретить ваше превосходительство здесь под яблонями. Если не ошибаюсь, то плод яблони, кажется, называется запрещенным.
— Именно! — воскликнул со смехом Брюль. — Ха, ха, ха! Но я пришел сюда не за плодом, и тем более запрещенным. Графиня Козель имела просьбу к нашему государю и королевичу и просила меня сюда явиться.
В этих словах было столько правдивости, что Вацдорф немного смутился.
— А вы, камергер, что здесь делаете, здесь, в этом сельском затишье? — сказал министр.
— Ищу счастья, которого не могу нигде найти, — проворчал камергер.
— Под яблонями?
— Случается оно и там и даже чаще, чем при дворе…
— Как вижу, вам не особенно нравится эта жизнь?
— Не имею к ней призвания, — возразил Вацдорф, медленно идя с Брюлем.
— Но у вас есть остроумие, оружие, защищаясь которым вам нечего бояться.
— Действительно, оружие, хорошее для делания врагов, — прибавил Вацдорф.
Некоторое время они шли молча, камергер, по-видимому, размышлял.
— Я не имел еще случая поздравить ваше превосходительство, — внезапно сказал он.
— С чем? — спросил Брюль.
— Везде говорят, что самому гениальному из министров назначена самая прекрасная девушка нашего двора.
Голос, которым он произносил эти слова, заключал в себе столько чувства, что Брюля моментально поразила мысль, что Вацдорф вероятно тот самый, которому отдала свое сердце прекрасная Франя. Это была догадка или, вернее, предчувствие. Он перевел дух.
— Если это так, — сказал он себе в душе, — то творец медали и любовник моей жены должен отправиться в безопасное место.
Но ни медаль, ни похищенное сердце еще не были доказаны. Они смотрели друг на друга, улыбаясь, но с ненавистью в глазах. Брюль, чем более кого терпеть не мог, тем более считал себя обязанным быть с ним в высшей степени любезным; он не даром был из школы Августа Сильного.
— Ваше превосходительство, вы напрасно так часто оставляете королевича одного, — заметил Вацдорф. — Сулковский занят, у него дела, а Фроша, Шторха и отца Гуарини слишком недостаточно.
Брюль улыбнулся, как только мог слаще.
— Вы, может быть, и правы, камергер. Для того, чтобы заслужить расположение столь доброго государя, пойдешь в перегонки, хотя бы с Фрошем и Шторхом; но нужно также стараться приоб-ресть сердце своей невесты, о которой вы сейчас вспоминали.
— Мне кажется, это напрасный труд, — сказал Вацдорф. — Да и зачем сердце тому, кто получает руку и остальное… то есть всю их обладательницу? Сердце он может оставить для кого-нибудь другого. Отличный пример представляет граф Мошинский, который нисколько не заботится о сердце графини.
Лицо Брюля покрылось краской, он остановился, все еще улыбаясь, но у него уже не хватало терпения говорить с этой пиявкой, которая его постоянно кусала.
— Поговорим серьезно, камергер, — сказал он. — Скажите, в чем я согрешил перед вами, что вы меня постоянно донимаете вашими шуточками? Или это только привычка кусаться, от которой вы не хотите отучиться?
— Может быть и то, и другое вместе, — возразил Вацдорф, — но я не думал, чтобы такая ничтожная блоха, как я, могла причинить боль такому великану, как вы, ваше превосходительство.
— Это мне нисколько не больно, но только производит неприятный зуд. Разве для вас не безопаснее бы было иметь во мне
