Собрание сочинений в десяти томах. Том 9 - Юзеф Игнаций Крашевский
Когда он остановился перед Мошинской, она грозно взглянула на него и с гневом спросила:
— Что вам здесь надо?
— Простите великодушно, графиня, я самый несчастный из камергеров и самый неловкий из людей. Королевич дал мне письмо, я поехал с ним во дворец, но не застал вас там. Письмо короля ведь это всегда вещь важная. Я пустился вдогонку за вашим сиятельством, шел по следам и пришел сюда.
— Что вы хотите подражать гончим и легавым, это меня нисколько не удивляет, — со злобою сказала графиня, вставая, — но я не люблю быть дичью. Оказывается, значит, что нигде нельзя спокойно отдохнуть и укрыться от камергеров.
Вацдорф, по-видимому, наслаждался ее гневом. Он посматривал на стол и на стоящее при нем кресло Брюля, на спинке которого висела салфетка. Графиня это видела, но нисколько не смутилась, только злоба ее усилилась донельзя.
— Где же письмо? — воскликнула она.
— Я подожду. Как скоро имел счастье найти ваше сиятельство, я буду терпелив.
— Но, наконец, вы выведете меня из себя! Смотря на вас, я ничего не могу взять в рот, — сказала Мошинская, насилу сдерживая свой гнев.
— Простите меня, но этот запах весны так прелестен, и я с удовольствием отдохнул бы здесь.
— Весна на поле гораздо пахучее и приятнее; отдайте мне это письмо и оставьте меня в моем уединении.
Вацдорф иронически улыбнулся и медленно искал во всех карманах письмо.
— Да, действительно, уединение в этом уголке вдвоем… Ах, как она восхитительна! — дерзко ворчал он.
— Я и моя компаньонка, да, мы вдвоем, а садовник, который был так глуп, что впустил вас и который за это завтра получит расчет… третий. Но где же письмо королевича?
Вацдорф медленно искал его и вынимал различные вещи из карманов, причем как бы случайно попалась ему в руки медаль.
— Каких только дерзких и подлых людей нет на свете! — сказал он. — Кто бы мог ожидать этого?
Он положил медаль на стол, а сам продолжал шарить в карманах.
Графиня тотчас узнала медаль, но притворилась, что видит ее впервые, начала ее рассматривать и, отбросив с величайшим хладнокровием, сказала:
— Очень неудачная острота. Но она не может никому повредить.
— Она может привести королевича к ненужным мыслям.
— Например? — спросила графиня,
— Он может пожелать найти себе другие подпоры трона.
— Кого же это? Вас, Фроша и Шторха?..
Вацдорф сильно сжал губы.
— Вы злы, графиня.
— Вы не только можете вывести меня из терпения, но также выведете из себя. Где же это письмо?
— Я в отчаянии, мне кажется, я его потерял.
— Догоняя меня, чтобы сделать мне неприятность, преследуя меня, когда я желаю быть одной.
— Одной… — повторил Вацдорф, ехидно улыбаясь и взглянув на предательское кресло.
— Понимаю, — вспылила Мошинская, — ваш взгляд падает на это кресло, и вы подозреваете меня. Разве граф Мошинский поручил вам следить за мной?
Она произнесла эти слова, не владея больше собой. Лицо ее разгорелось, что делало ее еще прекраснее; в это время послышался шум женского платья, и особа, стоявшая уже несколько времени за изящными ширмами, медленно и величественно вышла на середину комнаты.
Вацдорф остолбенел.
В этом явлении было что-то столь необыкновенное, что даже графиня, увидев его, задрожала.
Медленно вошедшая женщина была довольно высокого роста, немолодая, с удивительно проницательным взглядом и королевской осанкой, с лицом, с которого лета не успели стереть следов необыкновенной красоты. Она была одета так оригинально, что ее можно было принять за сумасшедшую.
На ней было надето что-то вроде тоги черного цвета, обшитый галуном, на груди же она имела нагрудник, на котором были вышиты какие то непонятные буквы. Пояс, который стягивал длинное платье, был золотой и покрыт черными кабалистическими и зодиакальными знаками. На голове, на черных, густых волосах было надето что-то напоминающее собой турецкую чалму, окруженную пергаментной полоской, исписанной еврейскими буквами. Чалма эта, оканчивающаяся сзади двумя длинными концами, чуть-чуть прикрывала собой белый и красивый лоб. Войдя, она презрительно взглянула на дерзкого, сдвинула брови и сказала суровым голосом:
— Что вам здесь надо? Зачем вы сюда пришли? Для того, чтобы следить за мной и дочерью моей, а потом забавлять королевича россказнями о старой Козель? Неужели и ты меня будешь преследовать сын Мансфельдского мужика? Ступай вон, сейчас же иди прочь, вон отсюда!.. Оставь меня с дочерью…
И, протянув руку, она указала на дверь.
Смущенный Вацдорф попятился.
Только глаза у него зловеще блеснули и, не сказав ни слова, он вышел.
Козель проводила его глазами до тропинки и повернулась к дочери.
Это был не первый ее визит в Стольпен, но теперь даже Мошинская не ждала ее, когда она вошла, чтобы спасти ее от подозрения. Графиня встала, приветствуя мать… В это время ей пришла мысль, что Брюль, увидав уходящего Вацдорфа, может войти и выдать себя перед матерью.
Она смутилась. Между тем Козель спокойно села на место Брюля.
Теперь, прогнав дерзкого, она не казалась не в своем уме. Исхудавшей, но еще белой и красивой рукой она ударяла по столу, а глаза ее бегали по комнате.
— Я вошла сюда неожиданно, — сказала она, не смотря на дочь, — но ты позволила мне принимать в этом домике тех, которых мне нужно видеть. Я послала сказать пастору, чтобы он пришел сюда.
На лице Мошинской выразилось удивление.
— Не бойся, он придет вечером, — прибавила Козель. — Но кто здесь был с тобой, почему он спрятался?
Мошинская промолчала, не зная что отвечать, и мать пристально и с сожалением взглянула на нее.
— Понимаю, — сказала она, презрительно улыбаясь, — придворные интриги. Новый государь, новые люди; вы должны держаться как можно осторожнее на этом скользком льду, чтобы не упасть.
То, чего опасалась Мошинская, как раз случилось. Брюль появился в отворенных дверях соседней комнаты и, увидев личность, с которой перед тем никогда не встречался, но теперь сразу догадался кто это, остолбенел, не зная, что с собой делать.
Мошинская, которая сидела спокойно спинкой к двери, не видела его, но догадалась по глазам матери. Краска выступила у нее на лице, которое тотчас же побледнело у нее, но она быстро пришла в себя.
Козель не сводила глаз с красивого мужчины и так хладнокровно рассматривала его, как бы перед ней было какое-то животное, характер которого она хотела определить.
— Так это он? — спросила она, улыбаясь.
Мошинская повернулась.
Брюль стоял на пороге.
— Кто это? — опять спросила Козель.
— Министр Брюль, — тихо отвечала дочь.
— Все у вас новое, кроме потомства мужика… Брюль!.. Я не припоминаю себе ничего
