Домочадец - Сергей Юрьевич Миронов
Детлоф устало кивнул. Тильман и Клаус, готовые на всё, промолчали. Куда мы пошли дальше – сказать трудно. Незначительный фрагмент наших ночных блужданий по Килю покинул мою память. Отравленная пивом, она задремала и очнулась лишь тогда, когда я поднимался по ступеням, выложенным бурой плиткой, и рядом со мной, напоминая альпиниста, измученного долгим, муторным восхождением, взбирался на «вершину» размаянный Детлоф, где-то потерявший галстук. Я пытался сохранить наш зыбкий альянс и взял его за рукав, который он недовольно одёрнул, посчитав мою дружескую любезность наступлением на его шатающееся достоинство.
Наш некрепкий тандем распался не по инициативе Детлофа. Темнокожее существо, перетянутое всего в двух местах фосфоресцирующими тряпочками, увлекло моего беззащитного спутника за колышащиеся шторы, откуда оно и выскочило, стуча по кафелю звонкими копытцами. Что касается меня, то я только в момент похищения Детлофа заподозрил – наивный! – приближение опасности, которая опасностью, возможно, была лишь в моём понимании и Штефаном и Клаусом, не дошедшими до верхних этажей, воспринялась бы как приятная душевная и физическая встряска. Короче, меня в моём глуповатом выставочном костюме схватила под руку ещё одна смуглая особа. Она прижалась ко мне всем телом и потащила меня, пытавшегося поначалу сопротивляться, за лёгкую соломенную ширму. Я очутился в коридоре, освещённом притушенным красным светом. Кто-то открыл передо мной дверь, и моя соблазнительница провела в тёмную комнату очередного своего клиента, то есть меня.
– Дорогой друг, меня зовут Ноа, – послышалось из напряжённого полумрака душной спальни, овеянной восточными благовониями. – Ты – мой гость в этом скромном жилище. Я сделаю для тебя всё, что ты захочешь. Я покажу тебе рай. Все мужчины хотят этого.
…В третьем часу ночи (благо мои Tissot – подарок Вальтера) не подводили меня ни разу и чудом остались на моей руке, в отличие от семисот марок, исчезнувших из карманов брюк, я оказался на улице. Свежий прохладный воздух, в котором мерещились отдалённые вздохи морской волны, приободрил меня, и я отвлёкся от кошмарных дум, преследовавших меня весь день и всю ночь. Мои коллеги по ночным развлечениям испарились. Судьба Детлофа была неизвестна. Передо мной во сне лежал незнакомый город. Я побрёл наобум к мирно плескавшейся поодаль воде, и вела меня одна интуиция, чудом уцелевшая в моём поруганном надломленном сознании. «Я вижу, ты чем-то обеспокоен. Не волнуйся, я тебе помогу, – не давал мне покоя вкрадчивый шёпот сверху. – Тебе ничего не надо делать. Я сделаю всё сама. У тебя есть сто марок?
Меня вытошнило в укромном уголке какого-то чистого парка. Я лёг на скамейку и, одолеваемый ночным росистым холодом, подумал, что эта дрянная жижа весьма удивит поутру местных дворников, не привыкших на образцовом объекте сталкиваться с проявлением такого вопиющего свинства. Я уснул неожиданно, так и не выбравшись к морю. Замёрзший и помятый, словно меня измочалили бритоголовые наци, я добрался к утру до железнодорожного вокзала. В буфете я взял кофе со сливками и пресный бутерброд с сыром. Во внутреннем кармане пиджака в паспорте у меня были спрятаны двести марок. Если бы не эти деньги, по счастливой случайности не замеченные карманниками из борделя, моё возвращение в Гамбург не состоялось бы, по крайней мере так быстро. Через полчаса праздных шатаний по вокзалу я вышел на перрон, с которого отправлялся гамбургский поезд. Я купил в дорогу газеты и, умывшись в просторном туалете, долго разглядывал в зеркале над раковиной своё замученное ухабистое лицо. За тонкой стенкой кабины моему безмолвному диалогу с опустившимся пай-мальчиком аккомпанировал тяжким кряхтеньем бездомный дед. Перед занятием стульчака он стрельнул у меня две марки на еду и спросил, нет ли у меня пустых пивных бутылок.
Я ехал во втором классе, в вагоне для некурящих. Рассвет охватывал город. В этот ранний пленительный час, когда в мире, кроме поступательного движения служащих к местам своей работы, казалось, не происходило ничего значительного, меня со страшной силой потянуло к дивногорскому дому, к садовым сбросившим цвет рододендронам. Туда, к столику с утренним кофе, к шезлонгу, в котором я передёргивался от игольчатого жжения ранней росы, повлекло меня со страшной силой, и я решил потребовать разрешения Вальтера посетить его дом в последний раз по дороге в Петербург. На этой успокоительной ноте я беззаботно задремал, упёршись всклокоченным затылком в мягкий подголовник велюрового сиденья. Мне снились оптимистические пейзажи безоблачного дивногорского бытия. Мне мерещилась заботливая Вера, которая вместо своих излюбленных сладостей потчевала меня пышным хрустящим омлетом и приговаривала, что есть сладкое – весьма рискованное занятие. Снился мне и Константинов. В отличие от себя – реального – он был немногословен и в меру занудлив. В допотопной водительской каске, на которой с помощью толстой резинки держались древние водительские очки с выпученными стёклами, он рассказывал мне об устройстве двигателя своего «Даймлера-Бенца» 1938 года выпуска. Он расхаживал с миниатюрной чашкой густого чёрного кофе и свободной рукой, затянутой в грубую кожу предвоенной водительской перчатки, смахивал со стёкол своего музейного божества полчища лесных насекомых, нагло облепивших его сокровище. Константинов недавно получил водительские права и считал своим долгом предупредить меня, что если и я сяду за руль автомобиля, то в первую очередь мне следует помнить о том, что быстрая езда – источник повышенной опасности. В машине Константинова поджидала Стэлла. Вблизи своего миниатюрного личика она орудовала опасно заточенными инструментами, изъятыми из маникюрного набора. Константинов, как обычно, пытался воздействовать на меня просветительски.
– Как, вы ещё не читали свежих газет? – непонимающе посмотрел он на меня и победно стукнул донышком пустой чашки по столу, на котором непрошенно звякнули ложки и ножи. – Не поленитесь, пошлите Веру в ближайший киоск.
Тут я проснулся, очевидно, посчитав, что Вера ушла за газетами. До Гамбурга было ещё далеко. Я вспомнил про нечитанные газеты. То, что они лежали вразброс на противоположном сиденье, будто их сознательно оставила Вера, было продолжением сна наяву, какой-то вымышленной цепочкой, связующей два моих совершенно разных жизненных отрезка, которые странным образом соединились в этом утреннем поезде. Одну из газет я открыл на предпоследней полосе. Ранний луч солнца сделал попытку утвердить себя на слегка помятой странице и скользнул по диагонали сверху вниз, высвечивая крупные шрифты и колонки плотного мелкого текста: объявления, информация, реклама, некрологи… И вдруг… «Вчера в автомобильной катастрофе погиб директор одной из крупнейших торговых компаний Гамбурга, её основатель и бессменный руководитель на протяжении последних двадцати лет – Вальтер Шмитц…»
Далее я читать не смог. Газета выпорхнула из моих побелевших рук и забилась в пыльную темень, под кресло. Мне
