Тепло человеческое - Серж Жонкур
– В твой дом, твой дом… это, между прочим, еще и дом твоих сестер – или нет?
Он явно пытался раздуть скандал, но Александр решил избегать конфликтов, прекрасно понимая, что на гумусе гнева вырастает урожай сожалений, поэтому он замер на месте, обвел всех глазами и отсчитал двадцать секунд, чтобы потом не сомневаться в своем решении.
– Ладно, оставляю вас тут расквашивать друг другу носы, вернусь завтра, подсчитаю очки.
И он развернулся на каблуках.
– Эй, погоди… а мои мидии?
– Мою порцию отдай собакам, размочи хлеб в бульоне, потом скажешь, как им понравилось.
Они смотрели, как он выходит с охапкой карабинов в руках – и он казался им единственным свободным человеком во всей стране, единственным, кто волен передвигаться по собственному усмотрению, сами же они – и они это чувствовали – обречены сидеть взаперти, сперва у себя в квартирах, теперь на этой ферме, без всяких средств передвижения, а главное – без всякой понятной цели.
Александр засунул винтовки в багажник «нивы», бросил запрещающий взгляд на Лекса и Макса, которые намылились было с ним – они застыли на месте; потом поехал вниз к родителям, перенес винтовки и патроны в столовую. Отец был в сарае, возился там с трактором. Александр, не вдаваясь в подробности, сообщил матери, что на вторую половину дня и, скорее всего, на всю ночь, он уезжает в «Ревиву». Предложил взять с собой щенков.
– Не, их оставь.
– Им полезно подвигаться.
Чтобы подманить кутят, Александр взял на кухне кусок засохшего хлеба и показал им. Они тут же принялись его лопать, хлеб хрустел на зубах, точно косточки свежепойманной добычи, но, если его как следует разжевать, он потом легко проходил в горло.
– Поезжай по проселкам, – советовала мать, встревожившись, что он собрался в такую даль при свете дня.
Уже садясь в машину, Александр увидел, что отец пытается закрепить борону на стареньком тракторе, чтобы взрыхлить поле под картофель. Он вернулся к матери, которая стояла на пороге.
– Слушай, не нравится мне, что он опять будет водить трактор.
– Оставь ты его; просто хочет разрыхлить землю. А вот в понедельник будем сажать и очень на тебя рассчитываем. Он решил увеличить картофельное поле в два раза.
Александр посмотрел матери в глаза.
– Ну, вот что: как будем сажать картошку и все остальное, ты бы правда сказала этим наверху, чтобы они нам подсобили.
– Твоим сестрам? Не дождешься, чтобы они свои ручки в земле запачкали. Агата даже маленькой никогда в поле не помогала, а уж теперь и вовсе не станет, тем более ходить целый день за сажалкой.
– Им бы оно, вообще-то, пошло на пользу… Нужно им придумать какое-то занятие, потому что иначе дело взрывом кончится, уже и сейчас искры летят, а там точно взорвется.
– Мы это вечером обсудим с твоим отцом. Пожалуйста, поезжай по проселкам.
– Не переживай, и карабины ему покажи, они на буфете.
Констанцу Александр обнаружил в бельведере. Оттуда они уже вместе смотрели, как внизу резвятся щенки. Малыши несмело исследовали незнакомую местность, обнюхивали все вокруг, однако не решались приблизиться к высоким деревьям, а уж тем более к оврагу, разверзшемуся возле самого здания. Воротники с них сняли, время от времени то один, то другой останавливался и принимался выкусывать бок или животик, похоже, кожа у них так и продолжала зудеть. То есть полностью аллергия еще не прошла. Сверху эти крошечные существа казались особенно хрупкими, ибо фоном им служила могучая природная вертикаль: три миниатюрные сомнамбулы из костей и плоти, а вокруг бескрайний растительный мир.
Констанца сварила кофе, пили они его на верхнем балконе. После начала локдауна в «Ревиву» никто не приезжал, они оказались наедине друг с другом в этой глуши, в лесу, сильнее прежнего отгороженном от мира.
Александр редко видел Констанцу в таком унылом, почти подавленном настроении. Мучило ее вовсе не одиночество, просто она внимательнее вгляделась в свой лес, у нее появилось время на размышления. Вот уже много недель, даже несколько месяцев никто не посещал заповедник, в результате Констанца села редактировать доклад, где изложила свои собственные наблюдения. Там раз за разом повторялась одна мысль: деревья обитают на этой земле в тысячу раз дольше, чем люди, и вот теперь человеческая деятельность начала наносить деревьям урон, причем куда более сильный, чем самим людям. За два года – два необычно жарких периода, две засухи, приведших к природной катастрофе: воды не хватало буквально всему. Обильные прошлогодние дожди ничего не поправили, деревья пытались восстановить водный баланс, но их иммунитет была подорван, поэтому любое нашествие паразитов становилось для них страшной угрозой, особенно тех, которые от глобального потепления заняли новые ареалы и стали активнее размножаться. Порочный круг замкнулся.
Слушая Констанцу, Александр все отчетливее сознавал, что она повторяет слова старого козопаса, сторонника теории катастроф. Этот самый Крейсак, которого и раньше считали ясновидящим, оказался совершенно прав. В восьмидесятые годы он выступал за строительство АЭС, но решительно против телефонов, закрытия железнодорожных станций и глобализации; выяснилось, что все его домыслы были провидческими.
А теперь Констанца тем же истовым тоном вещала, что эта новая пандемия – знак. На сей раз знак того, что в ходе давней войны между природой и человеком природа перешла в наступление и не остановится, пока не вышвырнет нас за борт, поскольку помимо новых заразных болезней нам придется еще как-то справляться с повышением уровня мирового океана, зноем, а главное – недостатком чистой воды, которую захлестнут загрязненные воды. Пожары и засоление, самые непреодолимые опасности, возвестят о гибели всего живого.
Александр слушал Констанцу, ему не хотелось совершать ту же ошибку, что и с Крейсаком, он больше не готов был игнорировать пророчества, которые успели сбыться на протяжении его собственной жизни, потому что после коровьего бешенства, СПИДа и ураганов стало понятно, что вот уже двадцать лет опасности все не отступают, птичий и свиной грипп подбираются к людям все ближе, коровий туберкулез бушует с новой силой, вот только к нему добавилась тысяча других напастей – болезнь Лайма, листовертки, азиатские шершни, короеды – убийцы сосен, арбовироз и множество других, ранее неведомых напастей, не говоря уж о том, что на плато один за другим пересыхали источники, леса гибли в засухах, а теперь этот коронавирус, взявшийся ниоткуда, свирепствовал на пяти континентах. Было бы, наверное, уместно сказать Крейсаку, что тот все-таки оказался прав, вот только старик уже тридцать лет как умер, без иллюзий, а главное – без угрызений совести: ушел, так и не узнав, что пессимизм его имел более чем веские
