Устойчивое развитие - Мршавко Штапич
– Я этот запах на всю жизнь запомню.
И ведь только кажется, что это могло быть точным итогом дня. То есть уже случилось достаточно всего, чтоб Мила отказалась переехать в Кряжево. Но у меня был еще какой-то призрачный шанс, какая-то идиотская надежда, такая же идиотская, как надежда изменить что-то в Кряжеве в лучшую сторону. Я включил «Поля золота» Стинга, откупорил бутылку вина, достал сыр, поднял бокал и… услышал громкие стоны за стеной. Там шпилили не женщину – сирену, оперную диву – не знаю, но орала так отчаянно, будто речь не об удовольствии или продлении рода, будто само присутствие мужика рядом для нее – пытка. Мы тихо выпили, и даже разговаривать как-то не хотелось, чтобы вдруг не сбить парочку в соседнем номере.
Вскоре они и сами прекратили и начали бубнить, и бубнеж разогнался, всего пара минут – и они уже орут, затем раздается глухой звук, крик, какие-то шлепки, еще крик, уже четко: «Нет», – и потом хлопок дверью, потом какой-то то ли плач, то ли хрип, и вот уже я иду посмотреть, что там такое, открываю соседний номер и вижу голую бабу, в крови, с порезами на руках, на лице и раной на животе. Рядом нож.
Мы принялись оказывать ей помощь – простынями закрыли все раны; впрочем, глубоких, к счастью, не было. Пока я возился, поддерживая Дашу – так ее звали, – и пытался вести диалог, чтоб выяснить, что случилось, Мила вызывала скорую. Даша, несмотря на то, что была в сознании и не сильно пьяна, отвечала плохо, односложно, нехотя и ободрилась, только когда я спросил, кто был с ней.
– Виктор Канев.
– Парень твой?
– Парень… да не мой… женат.
– Он тебя пырнул?
– Он, он.
– Тебе повезло, рана неглубокая.
– Да?
– Да, жить будешь, все будет нормально. А руки да лицо – просто порезы, ерунда. Так, сейчас Мила скорую вызовет и полицию, мы тут с тобой побудем до приезда.
Тут Мила, которая уже вызвала скорую и диктовала свой номер для связи, вскрикнула и отскочила. В дверях стоял здоровенный мужик, весь в крови.
– Даша, Даша, ты как? – он сразу рванул к ней.
– Нет, нет! – прокричала она. – Уйди!
– Мужик, отойди, отойди, ты уже наделал дел.
– Это не я, она сама себя порезала.
– Уйди. Мы уже ментов вызвали.
– Так, так, я понимаю. Да. Я в коридоре подожду.
– Иди лучше на улицу.
Витя послушно ушел и сдался полиции.
Дашу додержали хорошо – потеря крови была невелика.
А Мила до утра не смогла заснуть, попросила купить ей билеты и улетела в первой половине дня. Вот такое 9 Мая было у любимой: вонючий душ, трогательный концерт, порезанная баба и муж, который меняет ценники в магазине туалетной бумаги.
Иногда я пытаюсь посмотреть на нашу жизнь ее глазами и каждый раз изумляюсь: сколько же у нее терпения и закалки, сколько спокойствия. Вот и простыни она сворачивала так, будто уже приходилось ей сворачивать простыни, чтоб остановить кровь.
* * *
Предлагать Миле остаться жить в кряжевской гостинице при таких обстоятельствах было как-то неуместно, и я решил переехать. Нашел себе домишко со скважиной (то есть со своей водой!), с баней и сараем, на шести сотках, с маленьким огородом и семью яблонями. Этот домик за копейки сдавала библиотекарша, которая унаследовала его от умершего в прошлом году брата. Все было сделано за день – собственно, и дел-то было – дать аванс и перенести вещи. Правда, позже пришлось докупить посуды, постельного белья и еще кое-какого барахла. Сюрпризом стала животная нагрузка: в сарае жили две курицы, которые остались от покойного, а забирать их домой, на квартиру, Рочева не хотела.
– И как их зовут? – спросил я после инструктажа по уходу за птицами.
– Да бог их знает, они безымянные.
– Как так?
– Ну пусть будут… Сирин да Гамаюн.
– Тогда им придется петь.
– Вот и репетируйте с ними. Научите петь – сделаю скидку. Да. И сарай надо поправить, там что-то с дверью.
Оглядев куриц, новые занавески, вполне себе уютную кухню с печкой и мысленно произнеся «готово», для воодушевления прослушал пару треков «25/17» – и позвонил Миле по скайпу, показав ей все, включая Сирина и Гамаюна. Курицы ее немного повеселили, но больше она интересовалась судьбой порезанной Даши, и я ей кратко рассказал, что, скорей всего, она и правда сама себя порезала, чтоб подставить того Виктора, который отказывался уходить к ней от жены. Мила поразилась таким мексиканским страстям маленького Кряжева. Посреди разговора, когда я сидел у окна и выключил свет, чтобы показать освещенный двор, лицо Милы напряглось, она принялась всматриваться в темноту.
– Кто там стоит?
Я обернулся. В кустах у забора стояла официантка Рита.
– Рита, ты? Что тебе надо?
– Вы договорите, я подожду.
– Мила, я не понимаю, что не так со мной или с этим поселком, но тут все время что-то происходит.
– Это я уже поняла.
Мила попрощалась, и Риту я позвал в дом. Она выглядела уставшей, двигалась тяжело, охотно согласилась выпить кофе. Мне показалось, что ее слегка трясет, когда она взяла в руки чашку.
– Рита, ты… чего пришла?
– Купи мне вина.
– А сама?
– Меня тут все знают, и мне восемнадцати нет.
– Как будто тут о возрасте спросят.
– Они продадут, но точно расскажет кто-нибудь папе и маме.
– А почему ко мне-то пришла?
– А вам без разницы, вы не расскажете.
Сходил, купил ей вина, недорогого легкого белого. Она тут же, одна, даже не предложив мне, щедро хлебнула из бутылки, как заправский пьяница. Спрятав бутылку в сумочку, так, что горлышко торчало, она отправилась к заводу. И почему-то мне стало интересно, куда же она идет. А она пришла на берег реки около завода, и села там, и принялась пить в одиночку. Я подошел.
– Рит, с тобой все в порядке?
– Ты следил?
– Я заметил, что тебя трясет, и как-то тревожно стало.
– Давай музыку послушаем просто.
– Ну, давай.
Она дала мне наушник и включила песню «Неделимы». Лютейшая попса, но Рита рыдала так, что пузырились сопли, рыдала, и пила, и слушала. А я решил не оставлять ее тут одну, в ночи, у завода, на берегу.
Я смотрел на тот берег, где я жег кресты, и представлял, каково это было бы – посмотреть на действо отсюда. Маленькая фигурка таскает кресты, складывает, потом разжигает, вот подходит с канистрой к ним и вспоминает, что из канистры лить в огонь нельзя, и оставляет это дело, и греется,
