Устойчивое развитие - Мршавко Штапич
Мила захотела принять душ, а я растянулся на кровати и в телефоне еще раз перечитал речь, которую заготовил для Вилесова. Он должен был произнести ее у стелы, после ветеранов и администрации. Упор в речи делался на «детей войны», чтобы завоевать их сердца и дать понять Бурматовой, что мы всеми силами будем укреплять сотрудничество. Мила вышла из душа мокрой.
– Миш, от воды воняет.
А вот это я упустил из виду: предупредить ее, что мыться, вообще-то, нельзя. Вода воняла ровно как речная. Побежал за водой, но питьевую в пятилитровых бутылях раскупили, тогда я вызвонил Качесова, потому что в кафе уже никого не было, тот дал номер повара, который и помог мне с водой. В итоге через двадцать минут я внес в номер кастрюлю с горячей водой, а потом и ведро с холодной. Несчастная, вонючая Мила сидела, завернувшись в полотенце, и плакала.
– И это из-за вашего завода такое? – это уже после процедур спросила.
– Нет, что ты, это колхоз.
– То есть вы не одни тут в реку сливаете?
– Родная, это долго объяснять, пойдем, нам еще на митинг.
На шествие-то мы уже опоздали.
День выдался насыщенный. На митинге в меня тыкал пальцем пограничник, которому мы не выдали грант на пограничный столб. Мила все спрашивала, чего он пальцем на меня указывает каким-то трем мужикам. Вскоре это само по себе прояснилось.
– Ты, может, подумал насчет гранта? – он подошел ко мне прямо в тот момент, когда Вилесов читал речь: «Мы должны помнить о подвиге бойцов, о трудовом подвиге народа в тылу. Как промышленник, как заводчанин, который прошел дорогу от линии до директорского кресла, я с трудом представляю, как дети войны стояли у станков в двенадцать, в четырнадцать лет. И мы можем только радоваться, что в Кряжеве сегодня можем общаться с ними, учиться у них стойкости, трудолюбию, альтруизму, любви к Родине и людям…»
– И вас с праздником. Но решение – не мое, гранты распределяло жюри.
– И че? Ты же мог повлиять, Михаил, мог.
– Послушайте…
– И повлиял. Думаешь, мы не знаем, что ты детским садикам все равно денег дашь? А чем мы… – тут он запнулся, потому что сбился с мысли. – Мы тоже, в общем, важное дело хотим сделать. И для людей. Для памяти. Мы тоже ветераны, понимаешь?
– Мы подумаем.
– Тщательнее думайте, Миша.
Когда он отошел, Мила озвучила мои мысли:
– Он как-то недобро просил подумать. Даже как будто угрожал.
– Ты не переживай, тут люди простые, так общаются.
Митинг завершился. Пока мы проходили через толпу, чтобы отправиться к нашему магазину, Мила удивлялась, сколько людей со мной здороваются.
У магазина уже столпились люди, многие с пакетами и сумками – как я позже выяснил, они ожидали чего-то вроде распродажи, но когда маркетолог и рекламщик перерезали ленту и люди оказались внутри, оказалось, что у нас никаких скидок нет. Библиотекарша Рочева в невежливых выражениях поведала мне о том, что завод, то есть мы, то есть и я в конечном счете, намерены заработать на жителях, раз цены не ниже, чем в «Пятерочке», а везти продукцию нам никуда не приходится. Бурматова, которая, как я видел, хорошо восприняла речь Вилесова, зло посмотрела на меня и прошла мимо. Одна из бабушек, которую я тоже помнил по грантам, коротко бросила мне: «Сволочи», потом обернулась, добавила: «И грабители» и была такова. На Милу все это подействовало удручающе. Маркетолог и рекламщик сели в «бэху» и уехали, оставив нас с еще одной пусть и невеликой, но проблемой. Как только они уехали, ко мне подошел Вилесов.
– Они поставили магазин на баланс завода.
– Твою же…
– Это значит, что лезть не будут. Я же тогда их специально раззадорил, чтоб они сбагрили нам этот проблемный актив.
– Да мы уже огребли.
– Не ссы, мы цены уже меняем.
На обеде Мила молча размышляла о чем-то и выдала:
– Родной, а чем именно ты занимаешься?
– Как сказать… Сельский пяр – так я это определяю.
– А если понятно?
– Вилесов говорит, что это устойчивое развитие.
– А это что такое?
– А это программа ООН, которая придумана, чтобы заколебать промышленников по всему миру. Ты должен заниматься социалкой, экологией, образованием, вообще всем на свете, сертифицироваться, стандартизироваться, обо всем заботиться. И, кажется, еще и победить голод.
– А зачем это все заводу?
– Да вообще все эти пункты – это нормально, там вообще план жизни Советского Союза расписан, за все хорошее против всего плохого. Но сама программа так придумана и подведена под такую сертификацию, чтобы мешать, чтоб мы были как варвары, че-то да не выполнили, а какая-нибудь сраная «Кока-Кола», от которой дохнут, как от курева, выступает как светоч мирового капитализма, гуманного и нежного. Короче, «устойчивое развитие» от ООН – это нормальная штука, завернутая в такой фантик, который есть только у межгалактических компаний.
– Так вы же… все делаете сейчас.
– Делаем, да у нас не хватит ни сил, ни времени за это отчитаться.
Мы отправились на завод, и тут я в очередной раз отметил, как я люблю Милу. «А куда пар девается?» – спросила она, глядя, как наматывается на гигантскую втулку бумажное полотно. Пар – не дым, а именно пар, и сама сообразила, умненькая моя.
После завода сходили на концерт в клуб, где выступали самодеятельные коллективы. Никогда на таких сборных концертах, посвященных 9 Мая, не бывал, потому сделал несколько выводов: во-первых, самодеятельностью в поселках вроде Кряжева заняты только дети и бабушки, причем бабушки много активнее детей, создают коллективы, конкурируют и поражают широтой репертуара; во-вторых, на сборных концертах, посвященных Дню Победы, я могу рыдать от начала и до конца, с небольшим перерывом на Колегову.
Настроение у Милы выровнялось, и я решил для пущего эффекта показать ей строительство пляжа. Там уже очистили от кустов площадку, осталось дождаться, когда вода еще немного сойдет, чтобы углубить дно, насыпать песочка и установить лавки и лежаки. Миле увиденное должно было понравиться, но от
