Устойчивое развитие - Мршавко Штапич
С Ритой мы просидели на берегу часа полтора, я хотел проводить ее, но она отказалась, а я так и не узнал, что же с ней произошло.
* * *
Не видел Милу две недели – до вылета в Венецию. Приехал домой с охапкой цветов, каждый раз так возвращался, через цветочный, где Раиса Александровна, кареглазая, хитрая, золотозубая, всегда была мне рада и постепенно учила собирать букеты. Она утверждала, что я в совершенстве овладел стилем «прованс», и это, наверное, так, если «прованс» подразумевает буйные, непредсказуемые сочетания без явной геометрии. «Прованс» – должно переводиться на русский как «бардак», так я думаю. Но, скорее всего, Раиса Александровна меня просто поддерживала и хвалила, чтоб я еще приходил. Мила поставила «прованс» в вазу, выдала чемодан и уже через пятнадцать минут мы сидели в такси.
Нельзя летать в Венецию через Милан. Точнее, через Милан путешествовать вообще никуда нельзя. Хуже, чем транзитом через Милан, только намеренно лететь в Милан. Это мрачный, угловатый, плохо построенный город. Кроме того, он населен дорого одетыми снобами, рядом с которыми ты кажешься себе каким-то бедненьким и сирым, а это безотрадное чувство. Замок Сфорца, по зубчикам которого сразу видно, что именно итальянцы строили Московский кремль, абсолютно пустой, хотя высокий и нарядный; вот именно таков весь Милан – нарядный и пустой. Величия и праздника – ни на грош, ни в какое сравнение с Питером, Казанью и уж тем более с красавицей Москвой. Мы полетели туда только потому, что дешевле было оказаться там и добраться потом до Венеции на электричке, чем лететь прямо в аэропорт Марко Поло.
Венеция – противоположность Милана. Это город с душой, цельный, полный деталей и живой истории. Первое, что видишь в Венеции, выйдя с вокзала – уютная площадь, первое, что чувствуешь – восторг. Мы слушали Вивальди, «Зиму», Allegro non molto – и эта музыка будто стирала туристов, орды их, прибывших на вокзал Святой Лючии на поезде или на круизных лайнерах, этих огромных многотонных чудовищах, заслоняющих сам город от солнца и мира, подавляющих его, и их, кстати, Вивальди тоже удаляет до самой линии горизонта, и открывает город, уютный и в прошлом могучий, увядающий, и ведет проулками до площади Сан Марко.
Венеция гостеприимна, и уже через двадцать минут, не добравшись еще на другой конец острова, мы открыли для себя новое развлечение – просекко тут разливалось из кег, ровно как пиво в барах. За евро или два можно взять стаканчик, потом другой, третий, пятый, подставить лицо солнцу – и вот ты уже напоросечился и готов к неясному еще, непонятному Биеннале.
Через бесконечные мосты, ведомые музыкой Вивальди, стараясь обходить запруженные туристами улицы, мы добрались до площади Сан Марко, самого центра Венеции. После площади и Дворца дожей туристов стало меньше, и у Жардини – садов, где находятся павильоны стран Биеннале, – идти можно было уже свободно. Мила была весела, с нетерпением получила в кассе билет – и мы отправились смотреть архитектурную экспозицию.
Что такое Жардини? Это куцый старинный сад метров триста на триста, в котором возведены павильоны стран: Германия, Британия, Франция, Япония – все жирные и богатые мира сего; в том числе есть и павильон России. Сами здания невелики. Внутри каждого своя экспозиция на заданную тему, в этом году – «Свободное пространство». Австралийцы, например, поняли это «свободное пространство» так, что и внутри, и снаружи своего павильона насажали одинаковой травы. Это все. Просто трава снаружи и внутри здания. Какая-то страна построила террасу над своим павильоном, и оттуда можно было посмотреть на Венецию. Швейцария представила какую-то невнятную хрень – белые комнаты с белыми же дверями. В чем смысл всего происходящего, всегда можно прочитать на бумажках в каждом павильоне, где авторы расписывают, что же они имели в виду, когда везли за десять тысяч километров какую-то траву, чтоб посадить ее на полгода внутри дома. Но из бумажек ничего не ясно, там какие-то умные, но лишенные смысла слова, переплетенные друг с другом в громоздкие формулы вроде «экспроприация космоса в отдельно взятой точке пространства, где местное опознает себя через событие, не связанное с общим порядком, и таким образом становится трансцендентно Вселенной».
– Родная, а в чем суть всего этого?
– Для меня? Мне просто мыслей поднабраться, посмотреть на вещи под другим углом. Тебе как?
– Словоблудие.
– Да не читай ты эти таблички! А в целом?
– Биеннале – это ВДНХ для бедных. У нас павильон «Белоруссия» больше, чем у них тут «США» и «Германия», вместе взятые.
– У них просто земли нет.
– Да вон, на берегу, земли полно, пять километров. Строй че хочешь на континентальной части, в Местре. Выделываются просто.
Биеннале – вообще мероприятие в моем опыте уникальное: был там трезвым, был там пьяненьким, но так и не понял ничегошеньки, особенно то не понял, зачем им там некая тема; все происходящее, выставленное и созданное казалось кусочками какой-то неведомой абстракции, оценить которую я не смогу никогда. И как-то мутно – то ли от этого, то ли от бесконечного напоросечивания – становилось на душе.
Но Мила была счастлива, рассказывала о мосте Вздохов из Дворца дожей, и мы вышли на площадь, и смотрели на кафе «Академия», где, кажется, любил бывать Бродский и где кофе сейчас стоит как наш обед на двоих. Там, в галерее, стоял ослепительно белый рояль, на котором кто-то лабал мелодию прямо с дискотеки на первое сентября в 1995-м, прямо пахла мелодия моим первым одеколоном «Коза Ностра», и, конечно, это была песня Александра Серова «Я люблю тебя до слез». Это забавно, глупо, несовместимо, как идиотская трава в доме, эта песня на этой площади, и мы танцевали, и ладно, пусть тут проводят эти нелепые выставки.
Дальше наш путь лежал через мост Академии, через пару баров, в то место, куда мне хотелось попасть больше всего – на набережную Дзаттере. Эта набережная стала находкой Бродского, который написал эссе «Набережная неисцелимых» по заказу венецианского совета, открыв заново забытую историю этого уголка города, и на эту же набережную в компании вооруженных сербов высадился Лимонов, что описано в рассказе «Самовольная отлучка». Бродский в Венеции написал множество стихотворений Рождественского цикла, в Венеции происходят события романа Лимонова «Смерть современных героев». Бродский бывал здесь каждое Рождество и женился на местной, Лимонов явился сюда прямо с войны, в декабре, как заправский контрабандист, с моря, чтобы встретить католическое Рождество, то есть выпить и найти себе
