Сердце бройлера - Виорэль Михайлович Ломов
– Есть кто?
Никто не отозвался. По утоптанному двору, повизгивая, носились два тугих пятнистых поросенка да бегали серые цыплята, похожие на хулиганов. На поваленном плетне сушились нарезанные яблоки. В них копошились воробьи, звенели мухи.
Анна Петровна поднялась на рассохшееся крыльцо. Дверь была приоткрыта. Навстречу вышла кошка, хвост трубой, скользнула по ноге и стала, поводя плечами и задом, готовиться к атаке на воробьев. Хорошо собаки нет, подумала Анна Петровна. Ну, Господи благослови, – она зашла в дом.
В чулане на огромном сундуке с металлическими уголками и крест-накрест полосками из жести было свалено барахло. От него несло затхлостью и мышами.
– Хозяева!
Анна Петровна прошла в комнату, не такую душную, как чулан, пронизанную косыми лучами солнца. Это был зал. На столе со скатеркой стояла швейная машинка. В углу, наверху этажерки, телевизор накрыт кружевной салфеткой. Налево из смежной комнаты слышалось сиплое дыхание.
– Есть кто?
– Кого надо? – спросили слева.
– Можно?
Анне Петровне ударил в нос неприятный запах. Она осторожно заглянула в комнатку. На кровати, занимавшей практически всю ее, лежал головой к двери седой, как лунь, старик. Он откинул крупную голову набок и косил слезящимися глазами на нее.
– Где… хозяева? – у Анны Петровны слово «хозяева» не выговорилось, провалилось внутрь нее. Она кашлянула: – Здравствуйте.
– Кто это? А? Что за человек?
– Это, Паша… я.
– Кто – я?
– Я… Анна.
– Анна? Которая Анна?.. Каренина? – неожиданно хихикнул он.
Слезы, готовые хлынуть из глаз Анны Петровны, тут же высохли. Конечно же, он узнал ее. Когда он тогда, в пятьдесят втором, после того как она заявила ему: все, или пьешь, или выметайся, – покатил к первой своей жене, в прежнюю свою семью, которую вспомнил лишь десять лет спустя, покатил от нее сюда, на эту кровать, тогда он бодро так, пьяненько, гордясь собой, крикнул ей на прощание: «Пить или не пить – это мой вопрос! И я его решу без тебя! Только без трагедий, Анна… Каренина! Не кидайся под мой поезд!» Было бы из-за чего, крикнула она тогда вслед, а до этого не позволила попрощаться с Женей, хотя знала, что они не увидятся больше никогда.
– Проходи, раз Анна. Чего встала? Вишь, сам встать не могу. На свет выйди, погляжу… Постарела.
– Да и ты… не помолодел.
– Эт точно! – хихикнул он.
– Да не хихикай ты так! – в сердцах воскликнула Анна Петровна.
– По-другому не могу. Я скоро, как китаец буду, только хихикать. Хихикать проще всего. Хи-хи, хи-хи.
Он замолчал. В груди с каждый выдохом хрипло рвалось что-то. То ли произносимые им, но неслышимые слова, то ли кончающиеся и никак не заканчивающиеся мгновения жизни. Слова, которые собиралась сказать ему Анна Петровна при встрече, тоже пропали куда-то. И новых не было. Она стояла столбом напротив окна, а он молча глядел на нее и рвал-рвал что-то в груди своей.
Положение спасла Нина. Она вошла в зал и стала рыться в шкафу.
– Здравствуйте, – вышла к ней Анна Петровна.
Нина вздрогнула
–О, господи, напугали как! Здравствуйте. Вы кто?
– Я Анна… Анна Петровна Суэтина. Вы Нина?
– Здравствуйте! Да-да, фотографию Женя привез. Похожи. Ой, да что же это мы! Проходите сюда, садитесь. Видели его?
– Видела.
– Плох?
– Плох.
– Совсем плох. Врач сказала, – Нина перешла на шепот, – недолго уж, до весны, край до лета.
– Я за ним.
– За ним? Да вы что? Бросьте и думать! Какое там – за ним? За ним смерть-то уж боится идти. Не поднимет за собой.
– Зачем вы так? – сказала Анна Петровна, отдавая должное справедливости ее слов.
– А по-другому и нельзя никак. Уж как есть. Отжил свой век. Отмучился. Ксению Борисовну пережил.
– Как? Она умерла?
– Да, царствие ей небесное. На той неделе сороковины справили.
– Я заберу его.
– Не знаю, вряд ли что получится у вас. Да и мой уж это, видно, крест, – вздохнула Нина.
– Вам его никто не передавал, мой крест, – возразила Анна Петровна.
Нина ничего не ответила. Вздохнула и стала собирать на стол.
– Вам надо, Нина, своей семьей заняться.
– А это и есть моя семья, – просто сказала Нина, и у Анны Петровны не нашлось сил и желания чем-либо возразить ей.
– И сколько вы с ним вот так?
– Да уж больше трех лет.
– Какой кошмар! Все, увожу немедленно. Справлюсь. Если что, Женя с женой поможет.
– Женился? – обрадовалась Нина. – Добрый он у вас. Как жена?
– Бела и опрятна… Да хороша, хороша жена, «вот только бы не бросила его», – подумала Анна Петровна. – У вас нет валерьянки? Увезу, уход за ним будет, а помрет – телеграмму пришлю.
– Так его ж не похоронят у вас без прописки, – привела последний довод Нина. Странным казалось ее сопротивление, но ничего не было странного в нем, если на все взглянуть из души.
– Хоронят без прописки! – отчеканила Анна Петровна. – Прописка на гроб не нужна. Земля нужна – земля у нас найдется! Да она и есть у него, прописка эта. Мы же с ним не в разводе. Уехал и уехал тогда…
Из комнатки послышался кашель и слабый голос.
– Чего тебе? – поднялась со стула Нина. Анна Петровна прошла за ней.
– Вы там, слышу, мне уже гроб с музыкой заказываете, а меня не спросили, под какую музыку хоронить. Меня хоронить только под смуглянку-молдаванку.
И он запел, кашляя и отстукивая по матрацу рукой:
– Ра-ас-ку-уд-ря-вый, клен зеле-ный, лист рез-ной, здра-а-вствуй па-рень, мой хоро-ший, мой род-ной…
У Нины на глазах выступили слезы.
– Вот так вот второй месяц хоронит себя.
– Все, музыку отставить! Паша, собирайся, едем домой! – скомандовала Анна Петровна. – Будет тебе смуглянка, будет тебе и свисток с артиллерийскими залпами!
Анна Петровна не представляла, сколько будет мороки с перевозкой прикованного к постели человека. На следующий день они с Ниной взялись мыть его и вымыли только к обеду. Помыли, переодели в чистое, побрили, причесали. Совсем другой вид!
– Вы только не думайте, – со слезами на глазах говорила Нина, – что он у нас был такой заброшенный. Сколько мы его уговаривали, и добром, и силком. Бесполезно. Упрется, как бык. С места не стронешь. Даром что лежачий! А с вами, гляди-тко, тише воды, ниже травы.
– Со мной все так, – сказала Анна Петровна, но уже без прежней гордости за свою несгибаемую женскую волю.
Наняли машину, сделали плетеные носилки, Николай
