Сердце бройлера - Виорэль Михайлович Ломов
В окне трамвая, как черно-белое кино, тряслась и тарахтела жизнь. И там не было ни отца, ни мамы, ни мужа, ни Дерюгина… Там же скрылся и брат за углом. Что, и он – к ним?..
Трамвай вынесло на площадь, заставленную лавками и столами. В стороне стояли «ПАЗики», «Газели», несколько грузовиков. Ветер трепал транспарант «Осенняя ярмарка». Под ним тянулся ряд металлических столов, заставленных лотками и пакетами с птицей. На плакате нарисован земной шар – в виде яйца, которое снес не способный нести яйца бройлер. Прав был Женя: человечество превратилось в бройлера! И теперь бройлер породит новое человечество.
***
Сергей лежал в палате психиатрической больницы, закинув руки за голову, и старался не думать о том двойнике, которого встретил в собственной тьме. Каким бешенством горели его глаза!..
Всегда резкий и сильный, он ощущал себя мешком ваты. Может, лучше были бы решетки на окнах, чем пригоршни лекарств и вон те березки, под которыми зачем-то сгребают листву. Адвокат поработал на совесть. На чью?
Кто же ответит, почему он оказался здесь? Почему не на кафедре, с которой заклинаниями можно материю возвысить до духа? Почему не у доски, на которой можно написать систему уравнений жизни и формулу смерти отца? Неужели попасть туда можно только перепрыгнув пропасть? Пропасть, которая поглотила отца? Пропасть, которую он, отец, сам и создал?.. Неужели я не найду в себе сил, чтобы перепрыгнуть ее? Чтобы доделать то, что он малодушно свалил на меня? Чтобы успеть сделать то, что предназначено сделать только мне?..
Сейчас должна прийти мама… Он попытался вспомнить ее лицо – тщетно. Вновь вспомнил отца. Повернулся лицом вниз и сильно, как от яркого света, зажмурил глаза. Ему очень хотелось увидеть отца. Просто увидеть. Со стороны. Не разговаривать. Пусть бы прошел он среди березок, поднял голову и сквозь решетки моей души увидел бы меня…
Человек, который уходит навсегда, уходит навсегда из этого времени, в котором я, но он существует в другом времени, не совпадающим с моим. В конце концов, он вечно пребывает в своей последней секунде. Конечно, трудно направить свое безумно несущееся время к огромной равнине, в которую разлилась та секунда на неведомой над уровнем моря высоте. Но кто ж его знает, может, и моя последняя секунда разольется на той же высоте? Наши отметки совпадут, под нами будет бездна, и над нами будет бездна, и наша долина будет самой большой и самой прекрасной долиной земли? А дальше – пропасть.
***
2001 г.
