Николай Почивалин - Последнее лето
От удовольствия Игонъкин причмокнул губами, не очень уверенно спросил:
- Может, зайдем, Тарас Константинович? Время к обеду, а рыбка у меня и сейчас есть.
- Любишь ты сладко пожить, Игонькин, - усмехнулся директор, не отозвавшись на приглашение.
- А кто не любит? Цель нашего государства - чтоб все люди хорошо жили, - убежденно сказал Игонькин, и снова в его ясных карих глазах обозначилась мимолетная умная насмешка: голыми руками меня, директор, не возьмешь!..
- Ладно, сиди, - утратив всякий интерес к разговору, кивнул Тарас Константинович. - А я сейчас к Морозовой - пускай собирается.
- Раз так - и я с вами. - Игонькин с готовностью одернул рубашку. Порадуем старуху.
- Да я уж один, тебя люди ждут. - Стоя рядом с РТгонькиным, статным и розовощеким, Тарас Константинович взглянул на него - снизу вверх, легонько завидуя его молодости, здоровью и недоумевая, как такой мужик может быть неважным работником. Не хватает у человека чего-то или, наоборот, чего-то лишку в нем?
3
- Читай, просвещайся, - сказал Тарас Константинович, вылезая из машины. - Я с полчасика, не больше.
Если еще хозяйка дома.
- Угу, - кивнул Петр, сладко зевнув и явно настраиваясь на другое времяпрепровождение.
В крохотном дворике, где под навесом белела поленница березовых дров, бродила вся хозяйская живность - пяток очумевших от жары кур. Двери в сенки и вторые, в комнату, были открыты, оттуда доносилось ровное постукивание швейной машинки.
- Гостей тут принимают? - громко спросил Тарас Константинович, переступив порог.
Не отпуская ручки, Анна Павловна взглянула на вошедшего поверх очков и тут же сдернула их, вскочила; по ее крупному, чуть одутловатому лицу побежали ласковые мелкие морщинки.
- Батюшки, кто пожаловал! А я слышу - машина вроде зашурчала. Так и думать не подумала, что ко мне это. Садись, Константиныч, садись. Вот уважил, так разуважил старую!
Сыпя мягким, не по-местному акающим говорком, хозяйка засуетилась, прибирая на ходу, хотя в тесной комнате и без того царили порядок и чистота. Железная койка в углу с высокими белыми подушками, комодик в простенке, стол у окна и печка с выдвинутой плитой у самой двери - все это было расположено впритык и всетаки уютно.
От крашеного пола исходил приятный холодок, пахло чем-то вкусным, жареным, - Тарас Константинович незаметно сглотнул: опять по спешке одним кофе позавтракал... Под веселый говорок хозяйки он протиснулся к окну, сел, снова подивившись, как в такой тесноте помещаются тут по праздникам две дочери и сын Анны Павловны, да еще с семьями. Дети живут отдельно, просторно, гулянки продолжаются у них, но по установившейся традиции первый день любого большого праздника - у матери. Бывал тут в гостях и Тарас Константинович и тоже умещался...
- Как же ты там гулял-отдыхал, на курортах-то на своих? - усевшись наконец и подперев голову рукой, спросила Анна Павловна. - С лица-то вроде посвежел, а поправки нет, не видно.
- Хорошо отдыхал, Анна Павловна, - улыбаясь, кивал Тарас Константинович, тепло и зорко вглядываясь в хозяйку - как и она в него. Нисколько не изменилась, пожалуй; разве что прибавилось седины в волосах, покрытых линялой косынкой, - они, как и у него, были теперь уже не черными и еще не сплошь белыми, а какимито сивыми, - да глубже, с ясной стариковской грустинкой, стали глаза. Человек после какого-то рубежа стареет не постепенно, а рывками: год, пять лет - он все вроде такой же, а потом раз - и сдал. Потом опять словно его законсервировали, и снова рывок. Тарас Константинович с Морозовой одногодки, и следующий рывок у них будет, видно, последним. Такой же, наверно, была бы сейчас и Маша...
- Чего ж тогда раньше на неделю заявился? - с веселым любопытством допытывалась хозяйка. - Ты не вздыхай - ты отвечай.
- Заскучал, Павловна, - признался Тарас Константинович, - Да и непорядок это, сказать тебе. Уехал в отпуск накануне посевной. Отродясь в такую пору баклуши не бил. Врачи угнали.
- Вот и досиживал бы.
- Да ведь как? Получше стало - хватит, чувствую.
Недельку, мол, дома поотдыхаю. А тут уж не усидел, конечно.
- Вот, вот, - обрадованно подтвердила Анна Павловна. - По себе знаю: как старый лапоть стала - все ему куда-то бежать надо. Весь день и крутишься. То одно, то другое!
- Не соскучилась, значит, на пенсии?
- Да когда, говорю тебе! В избах отмыла, выскоблила, теперь внучатам пошить кое-что надо. - Анна Павловна, как-то лукаво наклонив голову, спросила: - А ты что - или на работу обратно звать пришел?
- Да нет... Я, Анна Павловна, поинтереснее тебе предложение привез. Решили тебя на туристский поезд послать.
- Это что же за штука-то?
Тарас Константинович объяснил, с интересом ожидая ответа. - Морозова на минуту-другую задумалась, что-то прикидывая, и махнула рукой.
- А что? Поеду, Константиныч, ей-богу, поеду! Хоть напоследок покатаюсь. Дорогая она, эта путевка?
- Сто пятьдесят с чем-то либо сто шестьдесят.
- Э, дорогонько, дорогонько!
- Так оплачиваем-то ее мы, - успокоил Тарас Константинович. - И на дорогу, думаю, еще подкинем.
- Так-то оно так... - Морозова остановила на директоре спокойный прямой взгляд. - Константиныч, скажи ты мне по совести: не обидятся люди? Нашли, мол, кому дать - старой песочнице! Есть ведь и помоложе меня, что заслужили.
- А ты не заслужила, Анна Павловна? - почему-то начав волноваться, спросил Тарас Константинович. - Разве ты чем хуже других?
- И не хуже ровно. Да и не лучше. Как все.
- Сколько ты у нас в совхозе проработала?
- Ну сколько? С октября сорок первого.
- А сомневаешься, - упрекнул Тарас Константинович. - Четверть века, выходит. Да еще с загогулиной.
- Как привезли, так в тот день и вышла. - Анна Павловна раздумчиво покачала головой. - Сам, поди, помнишь.
Тарас Константинович помнил.
Спасаясь от мелкого холодного дождя, эвакуированные жались под навесом хозяйственного сарая, с баулами и узлами, разношерстно одетые и грязные; приглушенный беспокойный гул их голосов доносился из коридора сюда, в кабинет, - Тарасу Константиновичу было и жаль их, и стыдно перед ними. Война, как чудовищная взрывная волна, выбила их из родных гнезд; они, уже видевшие бомбежки, смерть, горе, ждали от него немедленной помощи, решения своей участи, - он встречал их в теплом кабинете, в защитном кителе с белоснежным подворотничком, в хромовых сапогах, покуривая легкий душистый табак и мучаясь от собственного бессилия. Забрали главного агронома, зоотехника, агрономасадовода, большинство механизаторов, лучшие машины - с кем, как ему было работать дальше? С маникюршей из Смоленска, глядевшей на него еще полными ужаса глазами? Со стариком-гримером, у которого от старости дергалось веко и тряслись склеротичные руки? Как их всех расселить, накормить, найти подходящую работу? Чем, наконец, унять собственную тревогу, которая как тяжелым молотом бухала в его и без того не очень здоровое сердце? В довершение секретарь обкома, у которого он побывал вчера, - взвинченный, задерганный звонками, - отчитал его, как мальчишку.
- Чтоб я больше от тебя ни о каком фронте не слышал! Ясно! Мы бронируем директоров совхозов, годных к строевой. А ты не строевик - смотрел я твое личное Дело, не ври! Пойдешь писарем или в похоронную команду - от тебя что, больше толку будет? Поезжай работай - там твой фронт. Гони мясо, молоко, зерно, хлеб - все гони! Сколько можешь. Вот за это и спрашивать будем. Да так, что фронт тебе еще манной небесной покажется!
Чертыхнувшись, Тарас Константинович свернул и закурил новую папиросу, вызвал секретаршу.
- Зови сначала тех, кто с ребятишками.
Вошла статная черноволосая женщина в потемневшей от дождя жакетке, с отброшенной на плечи шалью; несмотря на измученное, довольно еще молодое лицо и синие полукружья под глазами, взгляд ее был тверд, даже спокоен.
- Ну и дороги у вас, - сдержанным и все равно сильным чистым голосом сказала она.
- Обыкновенные, районные. - Директор в душе подосадовал: опять интеллигенция. - Садитесь. Откуда вы?
Фамилия?
- Из Москвы. Морозова.
- Из самой Москвы? - Тарас Константинович жадно глотнул табачного дыму. - Ну как она там?
- Бегут. Как крысы, бегут, - жестко, темнея, сказала женщина. - А Москва стоит.
- Чего ж вы так о людях? Вы же тоже уехали.
- Трое ребят. Велели ехать.
- Каких лет? - с некоторой надеждой спросил Тарас Константинович.
Она поняла его - перечислила, не уточняя, сын или дочь, не называя имен.
- Шесть, восемь и одиннадцать. Не работники.
- Понятно... А где вы работали?
- На галантерейной фабрике. - Женщина устало и машинально пригладила рукой чуть вьющиеся на лбу и, должно быть, все еще мокрые волосы. Зонтики делали,
- Муж есть?
- Троих без мужа не заводят.
- Где?
- Где ж ему сейчас быть.
- Офицер?
- Солдат.
Прикидывая, Тарас Константинович в затруднении побарабанил пальцами по столу.
- Какую же вам работу дать?