Николай Почивалин - Последнее лето
- Ты, Петро, одного сейчас хочешь: пойти тихонько домой и лечь. Сможешь?
- Для тебя? - Петр крепко вытер ладонью глаза, решительно взмахнул рукой. - Я для тебя - все, Тарас Копстантиныч! Видишь?
- Вижу, вижу. Дойдешь сам?
- Как ляленька! - Петр, покачнувшись, встал, ухватился за стол.
- Нет, ты мне, Константиныч, скажи: я тебя когда подвел, а?
- Да нет, нет, - успокаивал Тарас Константинович. - Пойдем-ка провожу.
- Это ни-ни! Смотри сюда.
Призвав на помощь все свое самообладание, шофер довольно твердо одолел расстояние от стола до двери. Тарас Константинович подошел к окну и успокоился окончательно: улица была безлюдной, Петр покачивался, но направление держал верное - к дому...
"Спит, поди, сейчас без задних ног!" - тепло и ворчливо усмехнулся Тарас Константинович, возвращаясь другой, окольной дорогой и непонятно к чему - может, к самому себе, прислушиваясь.
Вот и еще один год прошел. Вдуматься, так и человеческая жизнь - тоже один большой год: весна, лето, осень, зима. И у тебя, старина, - осень, твой октябрь.
До зимы рукой подать, но зато и удивительный же это месяц, когда устанавливаются такие дни!
Тарас Константинович поднялся на пригорок, зорко и ненасытно огляделся.
Октябрь вобрал в себя все цвета весны и лета, щедро добавив к ним свои, неповторимые и только ему присущие. Совсем по-весеннему выглядели осинки, зеленые с ног до головы; нежно золотилась поредевшая листва березок, белые с черными родинками стволы которых казались еще чище и пронзительней; плыла в неподвижной синеве серебряная нить поздней паутины; сизым вороньим крылом отливала вдали зябь, резко обрезанная изумрудом озимей; холодно и чисто светилась внизу Сура, то гладкая, как стекло, то вдруг тронутая мелкой недолгой рябью... На душе у Тараса Константиновича было покойно и тихо, как в поле, откуда только что ушла последняя машина с зерном и звучит, удаляясь по дороге, песня - прекрасная и щемящая, как сама жизнь.
За спиной раздался требовательный гудок. Ядовито окрашенный "газик" затормозил, высунувшийся из него Забнев весело крикнул:
- Тарас Константинович, садитесь!
1969