Жизнь и ее мелочи - Светлана Васильевна Петрова
Сегодня главная тема, конечно, вирус. Излагаю соседу свою точку зрения. Люди достали природу, нахально насилуя и перекраивая, и та решила напомнить, насколько мы ничтожны. Почему так долго терпела? Безропотность сущего выдумана, просто мы измеряем протяжённость времени минутами и часами, в крайнем случае веками, а природа – миллиардами лет и вечностью. Чтобы сократить число интеллектуальных грызунов, она не раз насылала разные напасти, но эти хитрецы научились приспосабливаться, расплодили службы катастроф, создали медицину и живут, уверенные в своём праве. Ну, тогда вот вам вирус, приставучий и непредсказуемый, обладающий ломом, против которого пока нет приёма. Обрушились экономика, общественные связи, привычный уклад жизни, который уже никогда не будет таким, как прежде. Но, похоже, эти твари и к новым условиям подстроятся и не перестанут убивать и крушить всё вокруг, политики продолжат врать, сильные – жить за счёт слабых, а слабые выживать. И все опять без оглядки побегут за ветром вместо того, чтобы любить друг друга с нежностью, вышибающей слёзы. И снова бусы будут важнее многих лет взаимной радости и печали. Тогда взорвётся Йеллоустонская кальдера, градус разогрева которой в последний год заметно повысился, и Америка перестанет существовать.
– Америку мне не жалко, – вставляет сосед.
– Тогда, пожалуйста, глобальная катастрофа: недавно учёные заметили ослабление магнитного поля Земли. Скоро полюса поменяются, как 27 миллионов лет назад, когда вымерли динозавры, и на 20–30 тысяч годков жизнь на планете прекратиться. Дальнейшее нас уже волновать не будет.
Бой-френд согласен, но убеждён, что оптимистический настрой продлевает жизнь, а жить ему хочется, поэтому возражает:
– Всё образуется. Н-надо верить. – Чувствуя, что не убедил меня, добавляет: – В конце концов, можно просто мечтать. Мечта даёт ощущение чего-то хорошего. Жизнь сложнее, чем способен определить наш мозг, причины, мотивы – их множество. В природе всё тесно увязано, нам не дано развязать все узлы, но это не причина для пессимизма.
– Действительно, чтобы быть оптимистом, много ума не надо.
Собеседник морщится. Похоже, я переборщила. Даю задний ход и сворачиваю на другой путь:
– А надо ли напрягаться до изнеможения, решая сиюминутные задачи и думая лишь о личной пользе? Вы же знаете Библию – как там у Екклизиаста? «Видел я все дела, которые делаются под солнцем, и вот, – всё суета и томление духа».
– Да, суета, но такая приятная. Кстати, Соломон говорил о д-делах человеческих, о жизни земной, а не вечной, где всем управляет С-создатель.
– Но мы-то с вами здесь, а будем ли на небе – большой вопрос.
– Нельзя во всём искать с-смыслы, надо просто жить, – не сдаётся сосед.
– Смыслы?.. Да. Художник, создавая произведение, прежде всего пытается понять смысл сущего. Хотя нет смысла жизни вообще, есть смысл каждой отдельной жизни. Правда, я свой не нашла, может, просто не сумела или таланта не хватило. Однако хочется думать, что люди способны понять непостижимое. А иначе, какие мы высшие существа? Так, козявки. Если человек не ищет, не сомневается, не раскаивается, то он и не совсем человек.
Вениамин Вячеславович смеётся. Достаёт плитку шоколада, бутылку коньяка и две рюмки, включает проигрыватель. Звучит Шопен. Я люблю и уважаю слово, но до гармонии звуков слову далеко. Нет более загадочного физического явления, чем музыка. Музыка способна примирить нас с вечностью, в которой нас сначала не было, а потом не будет. Нужно добавить в завещание, чтобы на похоронах мне играли «Реквием» Верди, написанный на смерть Мандзони. Нет, слишком длинно, лучше «Элегию» Рахманинова – очень ностальгическая вещь, а последняя нота – именно последняя.
Дочь как-то спросила – у неё всё должно быть по полочкам:
– Этот твой поклонник, на него можно положиться, когда я летом уеду в Сочи?
– Нет. Совсем нет.
Бой-френд любитель приятного, норовит поживиться чужим теплом, а тратить остатки собственного – с какой стати? Это нормально. Что плохого в том, что он себя любит? Я тоже себя люблю. Как иначе? Но не слишком. Надо бы быть подобрее, помягче. Прощать так и не научилась, и верить тоже. А сосед не только на православные праздники, но каждое воскресенье рано утром ходит в церковь и причащается регулярно. Ну да, возраст. Боится умереть в грехе.
Спрашиваю:
– Как вы верите?
– А как вы пишете?
– Не знаю.
– Вот и я не знаю.
Вздыхаю:
– Я бы хотела верить. Очень хотела.
Он опять засмеялся:
– А я – писать.
Прелестный старикан. Ничем мне не обязан, просто я сочиняю красивые слова, он так не умеет и слушает, закрыв глаза от сладкого томления. С удовольствием читает мои сочинения, обнаруживая качество, за которое я его просто обожаю – он умеет отличать жизнь от её литературной интерпретации, поэтому не обижается, когда узнаёт в каком-нибудь персонаже черты собственного характера, порой не самые приятные, или карикатурную внешность. Среди моих друзей и знакомых не все оказались на это способны, а иные не могли пережить, что недостатки, вроде бы хорошо укрытые от посторонних глаз, обнаружены и выставлены напоказ. Так я потеряла многих. Глупо. Но что делать – каждый скроен Богом по индивидуальному лекалу.
– Может, он тебе нравится как мужчина? Уж не собралась ли под венец на старости лет? – допытывалась Лена.
– Не смеши.
– За тобой вечно таскались поклонники, ты любила пофлиртовать.
– То было в другой жизни, и всерьёз соперничать с папой никто не мог. А теперь, когда моё сердце не замирает при виде взбодрившегося гульфика, поздно пить шампанское. Шекспира читала? «Как крепнет нравственность, когда дряхлеет плоть».
Где мои сорок лет?
10
Ива обходила гостей, здороваясь, чокаясь, перебрасываясь короткими фразами, и вдруг остановилась, как вкопанная: возле беседки с бокалом в руке и надкусанным пирожным стояла женщина средних лет с подозрительными ногами – то ли не кривыми, то ли всё-таки кривоватыми, её шею обнимали аметистовые бусы. Когда-то их носила мама, потом они лежали в палехской коробке вместе с другими украшениями, помадой, карандашами для бровей и вдруг куда-то запропастились.
Ива подошла к Сергею вплотную, повела глазами и сказала шёпотом в ухо: – Кто эта женщина? – Не знаю. – Советую напрячь память.
Терлецкий
