Жизнь и ее мелочи - Светлана Васильевна Петрова
Смерть – вершина несправедливости. Семя смерти мы носим в себе с рождения. Это не я сказала, а основатель неодарвинизма. Но наука и религия сильно расходятся в представлениях о грядущем. Спрашиваю знакомого архимандрита Дионисия, настоятеля Андроникова монастыря:
– В Судный день все умершие воскреснут. И атеисты?
– Неверующие останутся лежать во тьме.
Объяснениями религия себя не утруждает. Выходит, если преступник покаялся и перекрестился, ему открыта дорога в царствие божие, как в песне атаману Кудеяру. А атеисты что, хуже преступников? А до-христиане чем виноваты? Я уже не говорю о представителях других конфессий.
Всякая вера держится на наивном доверии к текстам священных книг и отсутствии ответов. Прав – не прав, что есть любовь, почему жить так мучительно, а хочется? Одному боль, другому – отрада, мне интересно, а тебе по фигу. Окончательно понять бытие нельзя, допускаю, что вера – единственная реальность, а всё остальное вокруг рождено нашим сознанием.
Но мои измышления отцу Дионисию интересны мало. На литургии и причастия с некоторых пор я ходить перестала, значит – неверующая и потому не воскресну. Это нормально. О конце думаю даже с некоторым интересом, примеряю на себя отпевание, кремацию, разговоры на поминках, но это всё какие-то олитературенные мысли. Персонаж – не я.
Ну, а если за порогом нас, и правда, ждёт иная форма существования, что я, суетная тварь, заслужила? Хоть и не праведница, но никого не убивала, не предавала, даже не обманывала без нужды и достаточно страдала тут, чтобы не корчится на огне там. Конечно, молилась и к Богу обращалась больше по традиции или из мистического страха, чем испытывая потребность, вот теперь и похлопотать некому. Боюсь беспамятства. Глупо конечно. Что произойдёт здесь потом, ушедшим до лампочки, но у брошеных могил хочется плакать. Даже если нет близких, есть дальние родственники, просто знакомые, с которыми покойники при жизни ели, пили и обнимались, кто-то наследовал кровь, фамилию, а кто-то деньги или квартиру. Пожалели бы себя – конец для всех един, а кто поставит свечечку?
Какой чепухой наполнено свободное время. Но голова не может быть пустой, она варит кашу без остановки. Случаются полезные блюда, от иных хочешь отмахнуться, да не получается. Самой назойливой выглядит мысль о потерях. Что-то определялось свыше, но многое зависело от меня. Сколько монбланов могла покорить, сколько восторгов испытать, но страсти увязли в обыденности. Жизнь, моя единственная жизнь, прошла буднично.
Как же так получилось? Полагала, что счастлива, а теперь сомневаюсь. Мужу казалось, я всё усложняю. Заразная болезнь нашего времени – накручивание смыслов, совершенно непродуктивное по сути, образует вязкий хаос, из которого трудно вытащить ноги. Как только появился точный инструментарий – всякие там коллайдеры, мелкоскопы, макротелескопы – человек нахально полез вглубь, что прибавило некоторое число знаний и одновременно породило устойчивое мнение в их ничтожности. Надо упрощаться, считал мой муж, слушать своё естество и радоваться удаче, отданному теплу, вещи, сработанной на совесть. А измена, деньги, несовпадения – мелочи.
Похоже, он прав.
11
Терлецкий достиг серьёзных лет, тело дряхлело, а привычка быть лидером осталась, и убывающие гормоны нуждались в подпитке. Ему смертельно хотелось ощутить себя молодым или просто немного моложе, почувствовать свою мужскую силу, которая стала пропадать от одного вида кровати, купленной ещё до изобретения сотовой связи. Ортопедический матрац, шёлковый, без единый морщинки, заказывали во Франции в девяностых, тогда независимые пружины у нас делать не умели, да, видно толком никогда и не научатся. На кровати лежала жена как спутник привычного матраца и даже часть его собственного тела, знакомая до мельчайших деталей, без всякой надежды на тайну.
Мужчинам не без оснований кажется, что обладание юным существом способно, хотя бы на время, восстановить энергию молодости, и не всякий способен устоять перед таким соблазном. Вокруг мелькало много податливой юной плоти – только руку протяни, и режиссёр протянул, но пребывал уже не в том возрасте, чтобы поддерживать конструкцию «жена плюс любовница», ловчить, изворачиваться, комбинировать, да и разница в тридцать лет требовала другого качества отношений. Постель накрепко не свяжет, придётся наново жениться.
И Терлецкий с головой ушёл в обновлённую реальность. Почувствовав забытый драйв, раскрутил свежие проекты и снова обрёл под ногами почву Олимпа. Для сожалений о прошлом, тем более для душевных терзаний не было ни места, ни времени. Иве он оставил дом и попросил прощения. И совершенно напрасно, возможность прощения давно в ней умерла от частого употребления.
Перемену участи Ива перенесла тяжело, но она не из тех, кто режет себе вены. Глупо демонстрировать свою зависимость от того, кто тебя добровольно покидает. Сергей может подумать, что она любит его больше жизни, а жизнь такого унижения не заслуживает.
Свои личные вещи муж забрал, осталось избавиться от тех, которые имели отношениек совместному быту. Дешёвые Ива выкинула в мусорный контейнер, дорогие, в том числе ювелирные, снесла в скупку, письма, фотографии и плёнки сожгла в большой кастрюле. Она не боялась призраков прошлого, просто испытывала брезгливость. В заключение продала коттедж, сократив размеры жилплощади до разумных. Так, по кирпичику, она складывала пусть не новую, но другую жизнь. Появились и соответствующего возраста поклонники, с которыми Ива охотно проводила время и даже ездила на курорты, но лечь в постель потребности не испытывала.
Ревность больше её не мучила, она не интересовалась, к кому Сергей ушёл и как ему там живётся. Не смотрела его фильмов, ни старых, ни новых, даже в мыслях бывшему мужу не осталось места. Взрослые дети разъехались по необъятной стране, живут другими интересами, решают собственные проблемы, и прежде не самые прочные семейные связи сделались сугубо виртуальными. Она оказалась одна в целой Вселенной, когда силы и желания уже исчерпаны. Начинать сначала – поздно, надо постараться хотя бы не упасть. Но на что опереться, чтобы удержать себя на краю? И, как многие иные, Ива в критическую минуту вошла в храм.
Стоя среди образов и слезящихся свечей, под монотонный голос дьякона, она отрешённо думала: наша земная обитель лишь ничтожная частица огромной, непостижимой тайны, впору сойти с ума от
