Почтальонша - Франческа Джанноне
В последний раз Даниэле и Лоренца видели Джакомо утром в пятницу 2 июля того же года: через два дня он собирался идти свататься.
– Вы когда-нибудь бывали на празднике Посещения девы Марии в Саличе-Салентино? – спросил Джакомо, расставляя в лавке ящики с фруктами.
Даниэле сидел на бордюре, Лоренца стояла рядом, сжимая в руках пакетик с черешней, который она только что купила – уже второй за два дня.
– Я туда с детства езжу, – пояснил Джакомо. – Мама моя оттуда родом, там до сих пор бабка с дедом живут. Ярмарка знатная, всего навалом… В следующем году приезжайте и вы!
В тот самый день, когда гулянье было в разгаре, американский бомбардировщик B-24 сбросил свой страшный груз в двух шагах от фермы, где жили дед и бабушка Джакомо и куда на праздничный обед съехалась вся семья.
Уцелела одна лишь мать Джакомо, жена Микеле-зеленщика. Вспоминая то утро, она твердила об оглушительном грохоте да об обезумевшей скотине, которая в панике сметала все на своем пути.
* * *
На похороны пришел весь городок. В битком набитой церкви Даниэле едва сдерживал рыдания; Кармела раздраженно шипела, что он должен взять себя в руки, негоже мужчине на людях распускать нюни.
Когда гробы с телами Джакомо и Микеле вынесли из церкви и процессия тронулась на кладбище, Лоренца вырвала свою руку из руки матери, подошла к Даниэле и вдруг повисла у него на шее. Кармела растерялась, не зная, как истолковать этот жест. А Даниэле, положив руку Лоренце на спину, вдыхал легкий запах свежести, исходящий от ее волос.
Не размыкая объятий, Лоренца начала всхлипывать, а потом вдруг издала такой душераздирающий вопль, что Даниэле почудилось, будто он видит, как этот крик растет и ширится, накрывая собой улицы и площади городка.
В вечер после похорон Даниэле вернулся в свой домик, куда перебрался некоторое время назад. Раньше здесь жила его бабушка по отцу, кроткая добрая женщина, которая ушла в начале лета 1940 года. Даниэле не сомневался: она поспешила на тот свет, лишь бы не видеть новой войны. Домик был крохотным – всего две комнатушки, стены в нем постоянно покрывались плесенью, а зимой его было невозможно обогреть. Но Даниэле не променял бы его ни на что другое. Это был его первый настоящий дом, его крепость, где после трудов на винодельне он мог спокойно, вдали от материнских глаз, рисовать и шить наряды. Скопленных денег хватило на покупку «Зингера», с гордостью водруженного посреди комнаты, служившей одновременно кухней и столовой. В углу были сложены рулоны тканей разных цветов и узоров. Когда Даниэле в третий раз застыл у прилавка, благоговейно перебирая материю, но так ничего и не купил, торговка с пучком на затылке понимающе подмигнула: «Заходи-ка лучше ко мне, парень. Выберешь на досуге что приглянется».
В шкафу, расположенном в спальне, висели три элегантных платья – их пока не примеряла ни одна женщина.
Даниэле сел за стол, раскрыл альбом с выкройками на чистом листе. Из головы не шли похороны – и то, как Лоренца судорожно прильнула к нему в порыве горя и отчаяния. Он взял карандаш и начал набрасывать контуры платья. Для нее.
13
Июнь 1946 года
Накануне 2 июня 1946 года Анна решилась остричь волосы. Стараясь не разбудить Карло, она села перед трюмо. В неярком свете лампы Анна вгляделась в свое отражение.
Пропустив сквозь пальцы длинные черные пряди, тронутые кое-где серебром, она разделила волосы на две равные части и перекинула их вперед, на грудь. Взяв с мраморной столешницы ножницы, Анна, не сводя глаз со своего отражения, решительно срезала пряди прямо на уровне шеи – сначала слева, затем справа. Смочив ладони в миске с водой, она провела ими по волосам, выдвинула ящик, достала бигуди и принялась старательно накручивать локоны. Покончив с этим, Анна отправилась спать.
На плечиках, ожидая своего часа, висел приготовленный с вечера наряд. На первые в жизни выборы она собралась идти в костюме базиликового цвета: приталенный жакет и расклешенная юбка до колен. Завершала ансамбль воздушная розовая блузка из искусственного шелка.
Анна и сама приложила руку к тому, чтобы этот знаменательный день наконец настал. В октябре 1944-го она наткнулась в газете на воззвание Союза итальянских женщин, учредившего в Риме комитет по борьбе за избирательные права на грядущих выборах 1946 года. Анну охватило воодушевление, и она решила действовать. Взяв стопку чистой бумаги, на одном из листов она своим изящным округлым почерком переписала текст петиции, которую Союз призывал подписать всех женщин в каждой коммуне Италии:
Мы, женщины Лиццанелло, взываем к Правительству национального освобождения: дайте нам право голосовать и право быть избранными на грядущих муниципальных выборах. Отказ в этих правах низведет нас до положения постыдной неполноценности, в котором силился удерживать нас фашизм, – не только внутри страны, но и в сравнении с женщинами всего цивилизованного мира. Безумная милитаристская политика фашизма разрушила наши семейные очаги, разметала семьи, взвалила на наши плечи небывалое бремя – мы вынуждены и работать, и растить детей, и ежедневно бороться за выживание. Мы плечом к плечу с нашими мужчинами с несгибаемым мужеством противостояли фашизму и германским угнетателям все тяжкие месяцы оккупации. Мы считаем, что наши жертвы дают нам право в полной мере участвовать в возрождении родины.
А потому мы просим: пусть наши законные чаяния будут услышаны правительством, пусть женщинам Италии воздастся по справедливости, пусть им дадут равные права – краеугольный камень любого истинно демократического устройства.
Утром следующего дня, в воскресенье, пока Роберто и Карло еще досматривали сны, Анна спустилась в гостиную, подхватила столик и вышла на улицу.
– Вам помочь, синьора почтальонша? – вызвался тощий мальчишка, внук соседки, увидев, что Анна идет, придерживая листы бумаги подмышкой, а в другой руке тащит столик.
– Нет, спасибо, я сама, – улыбнулась она в ответ.
Дойдя до площади Кастелло, Анна водрузила столик рядом со скамейкой и разложила на нем бумаги: с одной стороны – текст петиции, с другой – чистые листы для сбора подписей.
Хоть было еще рано, Анна, конечно же, привлекла любопытные взгляды зевак у бара, прихожан, спешащих в церковь, да и вообще всех прохожих.
«Что же задумала чужачка?» – вопрос переходил из уст в уста.
Первым, опираясь на трость, приковылял старик в белой рубахе и белых штанах. От него попахивало отсыревшей шерстью.
– Чего тут? – надтреснутым голосом осведомился он, тыча в сторону столика клюкой.
– Сбор подписей, – приветливо улыбнулась Анна. – Будем просить правительство дать
