Молчание Шахерезады - Дефне Суман
Друг за другом они вошли в особняк Томас-Куков, где даже в самые знойные летние дни ощущалась прохлада. Высокие потолки, колонны из чистейшего мрамора, люстры из богемского хрусталя, шелковые ковры, шаровидные хрустальные дверные ручки, украшенные серебром, – по сравнению с этим великолепием дом Ламарков казался едва ли не лачугой. Столь явное превосходство англичан раньше очень печалило Джульетту. Но в итоге она все-таки выдала свою старшую дочь замуж за англичанина и чуть успокоилась. Но при каждом удобном случае – обычно на званых вечерах, если там не присутствовали Анна с Филиппом, – она не забывала сказать что-нибудь, что намекало бы на «их» (англичан) грубость и «нашу» (французов) утонченность.
Эдвард стоял в гостиной у большого прямоугольного стола и сосредоточенно собирал модель поезда, не заметив появления Эдит. Он пытался приделать к вагону переднее колесо, и от такого чрезмерного усилия плечи его задрались к ушам. Он заметно поправился. С раннего возраста Эдвард пристрастился к коктейлям с джином, отчего его слегка одрябшие щеки покрывала паутинка тонких красных линий. Эдит напрягла память, припоминая, когда видела его последний раз. После того как она переехала в дом на улице Васили, пути их разошлись. Эдит закрылась в себе, светских приемов в годы войны стало меньше, поэтому бывало, что они встречались только на новогодних балах.
Игрушечное колесико выскочило из коротких пальцев Эдварда и укатилось к носкам атласных туфель Эдит.
– Ах, проклятое колесо, черт бы его побрал!
Эдит рассмеялась. Подняв голову и увидев перед собой подругу детства, Эдвард сначала было разозлился из-за того, что она тайком наблюдала за ним, но после тоже засмеялся.
– Туше! Я попался. Пожалуйста, только не говори маме, что я ругаюсь как извозчик.
Эдит подняла с пола колесико и положила на стол. Эдвард подошел и обнял ее. Таким близким друзьям, как они, ни к чему условности вроде целования рук.
– Эдит му! Какой сюрприз! Ты прекрасно выглядишь. Красный цвет тебе к лицу. Но я думал, ты больше в Бурнабате не бываешь. Мы для тебя теперь провинциалы.
– О чем ты говоришь, Эдвард?!
– Не знаю. Ты не приезжаешь даже на воскресные завтраки к ван Дейкам.
Эдвард надул губы, как в детстве. Поговаривали, будто причиной нежелания младшего сына Хелены Томас-Кук вступать в брак – даже с самыми красивыми и образованными девушками Борновы и Буджи – была одержимость любовью к Эдит. А она жила себе в Смирне одна и, как будто этого мало, не скрываясь, пускала в свою постель мужчину… да еще какого-то темнокожего индуса! Свою глубокую печаль по этому поводу Эдвард глушил коктейлями с джином; водились за ним и прочие пагубные пристрастия. Но Эдит, несмотря на многолетнюю связь, замуж за Авинаша так и не вышла, что не давало Эдварду отказаться от надежд быть когда-нибудь вместе с подругой детства.
– Не получалось, Эдвард му. Ты, между прочим, тоже в Смирну на приезжаешь. Мы могли бы вместе выпить чаю в кафе «Запьон». Что скажешь? Только пусть сначала все утихнет.
Глаза Эдварда, на секунду загоревшиеся интересом, снова потухли. Эдит перешла с французского языка на греческий.
– Я говорю о солдатах Венизелоса. Ты ведь знаешь о греческой армии, не так ли?
– А, ты про это? Не, не вевеа[53]. Но почему это должно нам как-то помешать? Наоборот, с переходом власти в руки греков жизнь станет приятнее и веселее. Вот увидишь. Скоро весь город превратится в огромный бальный зал. Греки развлекаться любят. Поедем в «Запьон» при первой же возможности. Когда ты хочешь?
Эдит пораженно взглянула на Эдварда.
– Я же шучу, Эдит му. К чему такая серьезность? Про высадку греческих войск я тоже слышал, но ничего страшного вроде бы не случилось. Брат, например, утром уехал в контору, и где-то с час назад прислал сюда одного паренька, который с нами работает, – тот привез кое-какие документы мне на подпись. Этот парень сказал, дела идут по-прежнему. И даже наш корабль с табаком отправился в Александрию, как и планировалось. Присядь. Коста наверняка уже сообщил на кухню о твоем приходе. Сейчас подадут кофе. Ористе[54].
Эдит бросила взгляд на игрушечный поезд. Вагоны, еще без колес, лежали, как будто перевернулись в аварии, а рельсы матово поблескивали – Эдвард соединил их в первую очередь. Рукава белой рубашки Эдварда были закатаны, и, садясь, Эдит обратила внимание на его загорелую кожу. Эдвард не изменял своему главному увлечению: в любое время года он выходил в море на любимой яхте.
– В турецких кварталах устроили погромы, – сказала она. – Наши соседи-турки здесь, в Бурнабате, тоже пострадали, их жилища разграблены. Мы это от слуг узнали, когда привезли маму. Дом Рауф-бея перевернут вверх дном, вынесли все мало-мальски ценное, а остальное сломали или изорвали в клочья. Несчастный пока еще не знает об этом. Его самого утром чуть было не взяли в плен. Благо, у него есть влиятельные друзья, которые в тот момент как раз обедали в ресторане Кремера. Они его и спасли, а то бы отправили на корабль «Патрис», где держат пленных. Жан-Пьер лично все это видел.
По лицу Эдварда пробежала тень. Он взял металлическое колесико, то самое, которое до этого упало на пол, и принялся крутить его между пальцами.
– Не может быть!
Некоторое время они сидели молча. Вышло солнце, и мокрые листья на дереве, росшем под окном столовой, заблестели серебром. Эдит заговорила по-английски:
– Эдвард, я пришла кое о чем тебя попросить.
Он удивленно вскинул голову. Ни разу его подруга детства не просила у кого-то помощи.
– Конечно, что угодно.
Эдит увидела, как на секунду его лицо осветилось надеждой, но по старой привычке не придала этому значения.
– Понимаешь, я хочу на четырехчасовом поезде вернуться в Смирну, но Мустафы нигде нет. Утром мама с Жан-Пьером поехали навестить бабушку, и он доехал с ними до города. А потом, пока мы были в больнице, он куда-то исчез. Я обыскала кварталы неподалеку, но нигде его не нашла. В то время в порту как раз случилась перестрелка. Может, Мустафа куда-то спрятался, или, возможно, он у сына. А вдруг его тоже
