Молчание Шахерезады - Дефне Суман
В дверях кухни появилась Макбуле-ханым. Выглядела она угрюмее обычного. Черный платок съехал с головы на плечи, и на виду оказались ее собранные в пучок рыжеватые волосы, седые у корней. Не выпуская из рук подноса, она взглянула в сторону подъемника. К счастью, женщина была подслеповата. Пока она пыталась что-то рассмотреть в тусклом свете газовой лампы, Сюмбюль и Мюжгян успели вскочить на ноги и принялись вертеться вокруг Дильбер, как будто проверяли, как у той идет работа.
Макбуле-ханым наверняка прознала о том, что невестки ужинали в мужской половине дома, да еще и в компании чужака. Она заговорила сухим голосом:
– Пусть Дильбер уложит мальчиков, поздно уже. Девочки тоже все еще в саду сидят. Присмотри за ними, Мюжгян. Чтобы не вздумали попадаться гостю на глаза. К тому же с непокрытыми головами. И скажи Зиверу, чтобы наладил завтра садовую калитку. А не то, боже упаси, любой сможет зайти, стоит только плечом толкнуть. Только б чего не случилось с нами в эту недобрую ночь…
Сюмбюль и Мюжгян покивали в ответ. На самом деле Макбуле-ханым пыталась их уколоть. Конечно, не двенадцатилетние девочки не должны были разгуливать перед гостем с непокрытой головой, а они сами. А сказав про калитку, она намекнула, что дом превратился в проходной двор. Тут каждый догадается, что она отнюдь не рада была присутствию Тевфик-бея.
– Вы тоже не засиживайтесь, ложитесь поскорее. Неспокойно сегодня. И лампы погасите. А то горят везде, как будто у нас не дом, а дворец какой. Пока затмение не закончится, даже свечи не зажигают, а вы и этого не знаете. К несчастью потому что. Дильбер, набери воды и поставь на ночь к окну. Пусть впитает в себя ночного холода и лунного света. Зачем? Понадобится, чтобы потом дурные чары смывать.
– Все сделаем, Макбуле-ханым. Дильбер домесит тесто, уложит мальчиков и погасит все лампы. А мы заберем девочек из сада и пойдем спать. Спокойной вам ночи, Макбуле-ханым.
Старуха скривила губы, показывая, что словам невесток не верит, но все же вышла из кухни. Убедившись в том, что она направилась в сторону ванной комнаты, Сюмбюль с Мюжгян снова бросились к подъемнику; Мюжгян была бледная как полотно.
Мужчины, не догадывавшиеся, что их подслушивают, продолжали свою беседу.
– Султана они сделали своей марионеткой. Я еще раз повторяю: скоро он заставит шейх-уль-ислама вынести фетву, и тогда убийство всех, участвующих в борьбе за свободу, будет объявлено необходимым по шариату. Это опасно, Хусейн-бей. Вы уверены?
Хусейн не произнес ни звука. Тело Мюжгян напряглось, как будто через него пустили разряд тока.
– Англичане не собираются просто стоять и смотреть. Они знают о нашем движении. Они обо всем знают. На дорогах уже поставили людей султана, те останавливают и обыскивают любые повозки, экипажи и машины, которые кажутся им подозрительными. Греки завтра первым делом введут запрет на передвижение – покинуть город можно будет, только получив особое разрешение. Дай бог, завтра вечером мы еще сможем уехать на поезде. Сначала попробуем добраться до Афьон-Карахисара. А там остается уповать на волю Всевышнего. Если повезет, удастся пересесть на поезд до Эскишехира. Дальше придется передвигаться пешком или на повозках. Дома, где мы будем останавливаться, уже определены. Если вы уверены, то сейчас вот как поступим…
Голоса сделались совсем тихими, и остальное было уже не расслышать. Мюжгян поднялась на ноги и, точно во сне, направилась к двери. Опущенные плечи придавали ей жалкий вид; без единого слова она взяла в углу светильник и вышла. А Сюмбюль еще некоторое время сидела у подъемника, слушая, как шлепают тапочки о голые пятки невестки. Значит, Хусейн хочет ускользнуть из города. Недавно в Анатолию в один из отрядов сбежал семнадцатилетний сын их соседки Саадет. После этого удара у бедной женщины поседели волосы и появилась дрожь в руках. Как будто мало было той боли, что она испытала, когда четырнадцать лет назад пропал без вести ее брат Али, и тех страданий, что она вынесла, когда вместо мужа с войны у горы Алла-Икпар вернулась лишь его тень. И вот теперь она потеряла еще и своего старшего сыночка Мехмета. С того самого дня, как он сбежал, от него не приходило вестей. Сюмбюль и сейчас, точно наяву, видела, как Саадет повалилась на пол кухни и начала рвать на себе одежду. Мюневвер, старшая дочка Мюжгян, сбегала за знахаркой, жившей в лачуге возле кладбища, но даже ее снадобья не успокоили бедняжку.
Может быть, если Мюжгян ночью в постели обнимет мужа покрепче, то и убедит его отказаться от этой безумной затеи? Она женщина игривая, находчивая, свое дело знает. К тому же, когда Хильми Рахми уходил на мировую войну, он оставил дом на попечение Хусейна. Неужели он нарушит данное брату слово, неужели бросит женщин и детей, оставит на волю неверных?
Сладкие прикосновения Мюжгян, смоченные ее слезами, может, и заставили бы Хусейна передумать, но события наступившего утра уничтожили последние его сомнения. В залив с наглыми гудками вошли греческие корабли. Высадившиеся на берег солдаты из пулеметов обстреляли Желтые казармы. Всех попадавшихся им на пути, кто носил феску, взяли в плен. А ближе к полудню в дом принесли в бессознательном состоянии Мустафу-эфенди, отца Хусейна. Это и стало последней каплей. Он поедет. Решено.
Вслед за Зивером Хусейн вернулся на улицу Бюльбюль вне себя от гнева. Первым же делом вытянул висевший в колодце мешок, вместе с большим запасом патронов переложил немецкий маузер, русский наган и парабеллум в другой мешок, а двустволку и старый греческий маузер снова спрятал в колодец. Греческие солдаты времени не теряли и уже рыскали по турецким кварталам, собирая кухонные ножи и опасные бритвы – все, что могло быть оружием.
Мюжгян в жизни не держала оружия в руках, а вот черкешенка Сюмбюль умела и на лошади ездить, и стрелять. Еще с тех пор, когда они с Хильми Рахми выбирались поохотиться куда-то за район Пынарбашы, двустволка считалась именно ее. Для нежной и хрупкой девушки она была удивительно хорошим стрелком и по меткости
