Другая семья - Вера Александровна Колочкова
– И все равно нехорошо, мам… Зачем ты так про Филиппа сказала? Мне действительно страшно…
– Ничего, ничего! Это примета хорошая. Когда живого хоронят, значит, наоборот, долго жить будет. И ты тоже – вот что сделай… Телефон Филиппа ведь у тебя?
– Ну да… Мне его отдали…
– Ты убери из телефона ее номер. Сотри из памяти. Будто бы и не было его никогда.
– Да зачем, мам…
– А сама что, не соображаешь? Затем, чтобы не звонил ей, когда в себя придет. А он долго, поди, в себя еще не придет… Ой, долго… А потом забудется все, быльем порастет. И ты успеешь еще намаяться с ним, и тебе заботы хватит. Да и зачем тебе в этой маете такое переживание? Еще не хватало…
– Что ж, может, ты и права, мам… – задумчиво проговорила Алиса. – Пожалуй, я так и сделаю. Сотру ее номер из памяти. Да, мам, ты права… Хотя все это нехорошо как-то…
– А жене изменять – хорошо? Ты что, не имеешь права защищаться? Давай не сомневайся даже, все правильно! Сама судьба распорядилась, чтобы так было! Доставай телефон, убери ее телефон прямо сейчас, чтобы больше не сомневаться. И не думать – хорошо ли, плохо ли… Тебе теперь есть о чем думать! Вернее, о ком думать… И всё, и забыли… Любовница его в прошлой жизни осталась, все!
Катя даже не плакала, сидела, выпрямив спину. Не могла плакать. Хорошо, что Мишка молчал, не приставал с расспросами. Когда остановились около подъезда, открыла сумочку, сунула ему в руки деньги и молча пошла к двери.
– Кать, тут много… – растерянно проговорил Мишка ей вслед, но она его уже не слышала.
Зайдя в квартиру, сразу прошла в свою комнату, легла на кровать лицом к стене. Галина Никитична подошла, спросила тихо:
– Что, Кать? Скажи хоть, что с твоим-то? Живой? Видела его, да?
– Он умер, мам. И все, и не спрашивай у меня ничего больше. За Миечкой пригляди, ладно? Я пока не могу… Лекарство ей не забудь дать…
Так лежала она три дня. Вставала для того только, чтобы добрести до туалета. Галина Никитична подступала к ней с просьбами поесть, попить – Катя только морщилась и вяло махала рукой. Миечка тоже помалкивала, чувствуя, что с мамой что-то происходит, играла в своем уголке тихо.
На четвертый день Галина Никитична не выдержала, решительно подошла к кровати, сдернула с дочери одеяло:
– Вставай! Хватит уже! Сколько можно? Ты что, для себя одной живешь, что ли? Уморить себя хочешь, да? Вон дочка у тебя, забыла? На кого хочешь ее оставить, на меня? Так я старая уже, мне ее не поднять! Ну же, чего разлеглась! Вставай!
– Мам, не надо… Я не могу… – жалобно застонала Катя, пытаясь ухватить из рук матери край одеяла. – У меня сил нет совсем…
– Конечно, сил не будет, когда три дня не жрамши! Так и совсем замрешь! Вставай, пересиль себя! Неуж из-за мужика начнешь пропадать, родную дочь без матери оставишь? Она-то в чем виновата, скажи?
– Мам, я жить не хочу… Не получается у меня дальше жить…
– Да не смеши! У всех горе бывает, не у тебя одной! Или думаешь, твое горе, оно горше, чем у других? Да как бы не так! Я вон тоже молодая была, а одна с тобой на руках осталась, и мне тоже ой как тяжко было! Но я о тебе подумала в первую очередь! А ты… Да как тебе не совестно, ей-богу!
– Но что делать, если я не могу… Я жить без него не могу… Оставь меня, мам. Не получится у меня жить дальше. Я не знаю, как жить дальше, вот в чем дело.
– А кто знает? Миечка знает? Я знаю? Кроме твоего «не знаю» у тебя еще и обязанность есть!
– Да, да… Я только полежу еще немного, ладно? Еще немного… Пока не получается встать…
– И слушать ничего не хочу! Что значит – не получается? Вставай да живи, и вся недолга! Вставай, слышишь? Я все равно от тебя не отстану! Давай я тебе помогу… Миечка, беги скорей сюда, помоги мамку с кровати поднять!
Миечка прибежала, глядела на все это действо полными слез глазами. Потом заплакала тихо. Катя вздрогнула, повернулась, протянула к дочери руки:
– Миечка, не надо, не плачь… Все, мама уже встает… Видишь? Сейчас я умоюсь, и пойдем ужинать. Не плачь, доченька… Будем жить… Мы хорошо с тобой будем жить, я тебе обещаю… Не плачь! Прости меня, доченька…
Часть II
Я не хочу… Не надо, я не хочу… Мне так хорошо здесь, правда. Море, солнце. Волны. Огромные волны. Я знаю, что сейчас новая волна выбросит меня на берег и надо будет встать на ноги, идти куда-то. Я никуда не хочу идти… Я устал… У меня сил нет идти. Можно, я останусь в воде, пусть она меня бросает, как щепку, и бьет иногда о прибрежные скалы. И мне очень больно, но я не хочу… Не хочу на берег…
И все-таки волна его выбросила. И чей-то знакомый голос произнес рядом испуганно:
– Посмотрите, у него веки дрожат… Посмотрите…
– Да. Дрожат. Хороший признак. Вполне возможно, он скоро придет в себя, – произнес другой голос, уже незнакомый.
– Филипп… Ты слышишь меня, Филипп?
Опять тот же голос. Кто это? Наверное, что-то ответить надо? Сказать, что я не хочу? Я обратно хочу в море?
Не получается сказать. Не получается. Значит, и в море ему больше нельзя. А жаль… Придется смириться, что ж… Смириться и жить на берегу, где солнце светит так нестерпимо, и все болит, и неуютно, и песок скрипит на зубах. Или это не песок, а что-то постороннее во рту, мешает ужасно. Надо выплюнуть… Зачем у него эта трубка во рту? Зачем?
Вдруг он ощутил на губах чье-то прикосновение. Будто чьи-то быстрые пальцы придержали эту злосчастную трубку, и возмутился было, дернулся…
И открыл глаза.
И увидел склоненное над ним лицо. Знакомое.
Господи, да это же Алиса… Что она делает на этом берегу?
– Филипп… Ты узнаёшь меня, Филипп? Какое счастье, что ты очнулся… Ты целый месяц был в коме, Филипп…
Что-то живое и теплое упало ему на щеку. Алиса плачет? Да ну… Она же никогда раньше не плакала. Да и Алиса ли это? Та самая Алиса, которую он любил?
Но почему же – любил… Почему в прошедшем времени? Наверное, и сейчас тоже любит… Или это уже не имеет значения? Нет, он ничего не понимает пока. Где он, не понимает. Где море, где дышащий зноем берег?
А вот и другое лицо появилось, незнакомое. Густой мужской голос произнес уверенно:
– Да, он пришел в себя… Отлично, просто отлично. И данные приборов хорошие… Ну, теперь на поправку быстро пойдет! Хотя до полного излечения еще далеко, вам предстоит долгий путь…
– Да, я знаю. Я готова, – снова услышал он голос Алисы. – Я буду рядом, я все сделаю, что нужно. Я знаю, что будет трудно, но я все сделаю. Спасибо вам, доктор…
Он снова тихо удивился – да Алиса ли это? Неужели она говорит таким уверенным, таким мягким голосом?
Потом лицо Алисы исчезло, и пришлось окончательно поверить, что возвращения обратно больше не будет. Потому что человек, которого она назвала доктором, начал задавать ему вопросы и внимательно глядеть в глаза.
– Вы можете назвать ваше полное имя, фамилию, отчество?
– Филипп… Филипп Аркадьевич Романовский…
– Сколько вам лет?
– Тридцать пять…
– Назовите ваш домашний адрес.
Отвечать было трудно – трубка во рту мешала. Зато выражение лица у доктора было вполне удовлетворенное. Он улыбнулся даже. И проговорил довольно бодро:
– Вы молодец, Филипп! И жена ваша молодец – все время рядом с вами была. Можно сказать, жила рядом с вами в палате. Повезло вам с женой, поздравляю! Вы много раз были на грани, но она вас вытащила, можно сказать. Все время с вами разговаривала, про дочку рассказывала, про то, как сильно вас любит…
Он хотел
