На память милой Стефе - Маша Трауб

Джулии до блеска. Отмыла холодильник, духовку, стены и потолки. Эва, как очень честная женщина, сделала для отчета фотографии. Знаете – в стиле «было – стало». Она не могла просто так взять деньги из пожертвований, ей хотелось показать, что она на совесть сделала свою работу. Боже, Эва сотворила невозможное! Квартира сияла чистотой. Не представляю, чего ей это стоило. И что случилось потом? Тетя Джулия страшно обиделась. Она заявила, что больше никогда не пустит Эву на порог, потому что та может сфотографировать ее грязное нижнее белье. Тетя Джулия до сих пор не приходит в церковь, потому что во всем оказался виноват именно я. По моей инициативе Эва пришла в дом к тете Джулии, чтобы навести порядок. По моей инициативе община оплатила Эве услуги по уборке. И я так и не смог объяснить тете Джулии, что Эва просто хотела отчитаться о своей работе, а вовсе не унизить ее. Ваш случай, конечно, другой, но очень похож. Виноват тот, кто все вдруг изменил – убрал, отчистил, разобрал. Так что считайте, что вы – как Эва. А что такое кнут?

– Хлыст. То, чем подгоняют лошадей, чтобы они быстрее шли, – объяснил я. – Или просто сразу отрубали голову гонцу, принесшему дурные известия. Я не хочу, чтобы мне отрубили голову! То есть выселили из квартиры! Просто скажите, мне нужно говорить правду или нет? Если я роюсь в чужих письмах, книгах, узнаю личные тайны, я ведь должен хранить тайну их владельца, да? А если я узнаю какую-то горькую правду, разве это не принесет облегчение хозяину? Разве не за этим он меня нанял? Что мне делать? Как писать?

– Он уже знает всю правду, – пожал плечами падре. – Пишите как есть, не приукрашивайте, не придумывайте. У вас есть сомнения – напишите об этом. Разумный человек должен сомневаться, задумываться. Не делайте выводов, просто рассказывайте истории.

– Да, в России есть поговорка – лучше горькая правда, чем сладкая ложь. А еще есть понятие – ложь во благо. Когда лучше солгать, чтобы не навредить человеку, – заметил я.

– Мне кажется, вы все принимаете близко к сердцу, что делает вам честь. Вы еще очень молоды и остаетесь неравнодушным к чужой судьбе и чужому горю, что большая редкость в наши дни. Но подумайте об этом с другой стороны. Если речь идет о том, кто вам близок, дорог, я соглашусь – ложь, точнее, не вся сказанная напрямую правда, может быть и во благо, потому что правда принесет страдания. Если же вас наняли для выполнения определенной работы, так и относитесь к ней как к работе. Не берите на себя моральные обязательства. Вы не в ответе за поступки других людей. Тем более тех, кто уже давно почил, – ответил падре.

– Спасибо за совет, – поблагодарил я.

– Я не даю советов, – напомнил, улыбнувшись, падре.

– Да, но вы мне очень помогли! – заверил его я. – И в том сериале главная героиня…

– Не продолжайте! Не хочу слышать! – шутливо замахал руками падре.

– Можно я еще приеду как-нибудь? – попросил я.

Падре развел руками, мол, этот сад всегда открыт.

Я уже пошел искать Лею, но вернулся с полдороги.

– Падре, простите, я ведь так и не спросил главное! Мне можно стать крестным отцом, если я не католик?

– Если второй крестный родитель католик, это возможно, – сказал падре.

– Но я не христианин. То есть не знаю. Возможно, меня крестили в раннем детстве. Мне нужно предоставить… какой-то документ? – уточнил я.

Падре посмотрел на меня так, будто очень сильно во мне разочаровался. Что неудивительно, ведь я наверняка задал один из глупейших вопросов, которые он слышал в жизни.

– Бог един, – ответил падре. – Он в душе и в сердце, а не по документам.

– Да, конечно, простите, – ответил я, коря себя за то, что допустил такой промах. Иногда я бываю полным идиотом.

Я нашел Лею в магазине. Она начала совать мне под нос бумажки, на которые пшикала из флаконов, и просила выбрать тот аромат, который мне больше нравится. Я выбрал наугад – откровенно говоря, никакой не нравился. У Леи из-за беременности, кажется, совсем сбились все настройки – от вкусовых рецепторов до обонятельных. Оба парфюма пахли сдохшим скунсом. Я никогда не видел сдохшего скунса и не знал, как он пахнет, но в тот момент мне показалось, что именно так.

– Я могу стать крестным, если второй крестный будет католиком, – отчитался я.

– Что? Да, конечно, Джанна будет крестной матерью, – ответила Лея.

– Джанна? Не Элена? Она не обидится? – уточнил я.

– Господи, какой же ты умный! Как я об этом не подумала! Точно, Элена мне этого не простит. Тогда нужен кто-то другой, – ахнула Лея и чуть не сбила на пол несколько склянок с ароматами. Я едва успел подхватить.

– Тогда Ясмина! Точно, будет Ясмина! – воскликнула Лея.

– В этом случае нам снова придется ехать к падре за разрешением. Ясмина – не католичка. Она мусульманка, – заметил я.

– Ну и что? Она замечательная мать и Мустафа такой умный ребенок! – ответила Лея.

– Кажется, у нас будет еще много поводов приехать к падре, – рассмеялся я. – Более странного выбора крестных, кажется, еще никто не придумал – русский агностик и мусульманка из Ирана. Ты пока Жану об этом не сообщай, а то он сразу в обморок грохнется, и тогда нам всем житья не будет от его причитаний.

– Подожди! Я же мать, и мне виднее, кому доверить собственного ребенка! – убеждала то ли саму себя, то ли меня Лея по дороге домой. – Почему непременно нужен католик?

– Такие правила, – пожал плечами я.

– А если ты примешь католическую веру? – спросила Лея.

– Я пока не готов. Даже ради вас с Жаном, – честно ответил я.

– Ладно, разберемся. Наверняка есть какие-то особые условия, – отмахнулась Лея. Она опять гнала по серпантину.

– Тебя явно беспокоит не крещение, тогда что? – я держался за ручку автомобиля и вправду готов был принять любую веру, лишь бы остаться в живых.

– Мне кажется, там, в этой истории, совсем другое, – ответила Лея, продолжая закладывать виражи. – Эта женщина, то есть мать нашего хозяина… Она будто выгораживает другого человека. Что могло ее заставить это делать в те годы? Только любовь. Я думаю, она любила, очень сильно, но не этого Воронова, он стал для нее выходом из положения. Она принесла себя в жертву, чтобы ее любимый не был обременен внебрачной связью.

– И она решила солгать и заставить Воронова считать себя отцом ребенка? Какая-то очень коварная женщина получается, – заметил я. – А