Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
За два года её отсутствия я перестала разделять родительскую точку зрения, что с соседями нужно дружить, какие бы они ни были – хорошие или плохие. Дружить априори, в надежде, что они когда-нибудь изменятся. Не хочу я такой философии. Не хочу ждать, изменятся ли они или нет, у меня пошло время. Время моей молодости. И я ничего не хочу ждать. Вот – пожалуйста – в детстве мама меня уводила от Генки, а теперь я два года без мамы и общаюсь с ним наотмашь. Он мне слово – я ему два. Он меня толкает как бы в шутку – я не боюсь провокаций, толкаю его серьезно и обзываю всякими словами: «Уйди, подонок!»
Подонок он – не подонок, а пусть не пристает. И что было дальше? Его мать висла у него, готового мне врезать, на плечах с воплями: «Ты что? Не видишь? Она посадить тебя хочет!
Не трогай её! А ты после армии – и в тюрьму? Плюнь на нее, иди в свою комнату».
И он уходил, уходил.
– Вечно ты, мать, встреваешь в мои дела.
– Нет, это не твои дела! Я не поеду в тюрьму передачи тебе возить!
Я победоносно запиралась у себя в комнате. Ничего, справилась, жила одна эти два года.
И чем все кончилось? Понятно чем. Разговором мамы с Валей, которая первая узнала, что мама приехала с чемоданами различных тканей. Она быстренько отпросилась из своего магазина «Ткани» и приехала продегустировать мамины.
Валя же демонстративная личность. Она спроста ничего не скажет. Начала, конечно, с причитаний, как ей трудно досталось мое, видите ли, воспитание (ничего себе заявочки!) и мои, видите ли, траты!
А вот это даже и не правда. Велосипед мне пришлось купить, но половину я взяла из своей стипендии. Зачем передергивать?
Ну, мама на всё это помолчала, как вымуштрованный ответработник, привыкший в больших делах молчать, а Валя со сладострастием опустила свои руки в пучину неведомых восточных тканей. Ну, про ткани я долго распространяться не буду. Скажу только, что Валя, при всех её заморочках, – отличная швейная мастерица с блестками таланта модельера-самоучки.
Так что о моей поездке на Север мы с мамой смогли переговорить только вечером. Я попыталась её проинформировать, опустив, разумеется, первые слова о том, что я уже взрослая и два года доказываю это нашей многоаспектной семье из двух теток, престарелой бабушки и мамы в командировке.
Я одна и выучилась быть одна. А теперь мне надо ехать на Север. Далее по тексту Информбюро: третьего числа сбор на Ленинградском вокзале, руководитель – Нина Ивановна, поезд номер, явка строго обязательна.
Ну, мама всё оттолкнула: «Нет, мы обе устали и должны ехать в Крым отдыхать». Как благонравная девочка я не могла ей сказать, что если в прошлой поездке в Крыму от меня, как черт от ладана, убегали молодые люди, потому что я с тобой, мама, лучше уж я поеду на Север со старушками разговаривать по делу своей учебы. Мама сказала: «Давай телефон, я сама узнаю, куда ты едешь». Пришлось дать и испытывать унизительную экзекуцию перепроверки своих планов.
Представляете? Вам звонит сумасшедшая мама и черт знает что спрашивает. Я боялась, что Нина Ивановна сорвется и бросит трубку, а у меня сорвется экспедиция из-за экстравагантной мамашки. Но оказалось, что Нина Ивановна – очень опытный человек, зря я волновалась. Она очень подробно, медленно, как строптивому ребенку, стала говорить маме, что случайных людей в экспедиции быть не может, это всё мальчики и девочки нашего семинара, что она ведет их уже три года и за каждого может поручиться, как за серьезных выдержанных студентов, любящих фольклор и стремящихся заниматься наукой о нем.
После таких аттестаций мама, конечно, положила трубку с благодарностью за информацию и разрешила мне ехать. Это не помешало ей, впрочем, поплестись за мной на Ленинградский вокзал к поезду. И когда только эта материнская опека кончится? Все пришли люди как люди, а ты как белая ворона, на которую еще и пальцем показывают – вот, глядите, маменькина дочка! Невыносимо! Всегда испортит мои начинания.
Единственным оттягом было то, что я, оказывается, не одна такая. Еще к поезду пришел маменькин сынок. Но о нем почему-то наши мировецкие девчонки из семинара судили щадяще. А это несправедливо! Ситуация-то – одна и та же. Для меня. А для них – нет. Они уклончиво говорили: «Ну уступи матери в её чувствах!»
Я увидела его с двумя мамашками – своей и чужой. Мамашки провожали его как маленького и сговаривались, если произойдет заминка с письмом, на всякий случай обменяться телефонами. Хоть так узнать о любимом чаде. Это уже было невыносимо в квадрате. Слава Богу, поезд пошел. На Север! На Север! – кричала душа.
Глава 19
Хождение в народ
К сожалению, больше молодых людей не было. Значит, упрямо подумала я, надо брать, что есть. Но не сейчас, а утром, когда мамашки от него отцепятся. Они друг друга нашли – теперь нам надо найти друг друга.
Ночью, когда мы приехали, нас поселили в холодную баню, не знаю, как кому, а мне было холодно и у меня испортилось настроение. А плохое настроение – не лучший помощник для амурных дел. А тут еще утром Туполева взяла себе права хозяйки.
– Чего это вы, девоньки, так заездили мужичка? – говорила она властно, – что-то он смурной и недовольный. Его беречь надо. Он и для других сгодится, а вы его так заездили. Сами бы мисочками для своих трусиков воду бы таскали.
– А ты, молодка, куда поперед других? – одернула она меня, хотя сама была едва ли старше. – Тебя еще не спросили. В очередь, в очередь, кого уж сам выберет, – сказала она, немного подражая северной речи, хохотнула и пошла прочь.
Да, как вступили на экспедиционную землю – хочется говорить их языком. Тут с ней не справишься. Надо искать другое поле сражения. У меня это время – самой посвататься – единственное. И он один на всё хозяйство наше женское, а числится фотографом.
Надо искать свое Бородино. И оно было найдено после того, как мы с пишпарой неделю отработали на записях: ходили по домам, записывали песни: «Ах как утушка да по морю гуляла, ах как селезень да в небо-то взлетел».
Объявлен был конкурс – специально, для передыху и для дружбы между городскими и деревенскими. А в коллективе всегда какая-то звезда обнаружится, какую в прямом сражении ещё
