Желчный Ангел - Катя Качур
Марго чертыхнулась и со злостью бросила стопку вещей на пол.
– Ну ты представляешь, – сообщила она мужу, – это треть миллиона гонораров! По городу уже месяц развешаны афиши, перетяжки на центральных улицах! И все коту под хвост!
– Может, это и к лучшему, меньше нервов, больше здоровья. Отдохнешь, наберешься сил, – ответил Вадим.
– Ты как будто бы рад! – разозлилась Марго. – Выступления – моя жизнь, я не могу без них! И не собираюсь от этого отдыхать!
– Не кипятись, – прижал ее к себе хирург, – это же временная неприятность! Поедешь на следующую встречу. Где она у тебя, кстати?
– В Новосибирске, – буркнула жена и подняла шмотки с пола.
Но в Новосибирске тоже ничего не состоялось. В последний момент Марго сообщили, что всероссийский слет психологов, в рамках которого она должна была выступать, переносится на полгода вперед. По каким-то немыслимым причинам отменились паблик-токи еще в ряде городов.
Маргарита неистовствовала. Плюс к рабочим неприятностям у нее начался ранний токсикоз. Голова кружилась с утра до вечера, тело расслоилось, как торт наполеон, и заполнилось вязким тошнотворным кремом.
Вадим кружился вокруг нее и обнимал невидимыми крыльями, словно сойка – желторотых птенцов. Но все больше вызывал раздражение. Клиенты тоже бесили и, видимо, чувствуя Маргошино нетерпение, все чаще отменяли сеансы. Даже бездетная Таня, ходившая к Марго как на работу, заявила об окончании терапии.
Это стало ударом. Психологша прослезилась и по окончании приемов постучалась в дверь к Мире Тхор.
Мира была одна. Она восседала за антикварным столом на деревянном стуле с высокой спинкой, обитой кожей и украшенной шарами по бокам. Стул был похож на трон и явно приподнимал свою хозяйку над простыми смертными. Да и вся атмосфера кабинета напоминала предбанник какой-то сказочной страны с не придуманным еще названием. «В стиле фьюжн», – смеялась Мира, сочетая несочетаемое. На стенах висели картины разного содержания: от древнеегипетского изображения глаза до ярких постмодернистских полотен. На небольшом диванчике-рококо валялись восточные подушки, сквозь стеклянные дверцы барочного шкафа виднелись китайские чайнички и вазы. Прямо за спиной тарологши висел ковер из перьев разного размера и калибра – от опахал павлинов, страусов и пеликанов до пушков попугаев, зимородков и колибри.
«Это все от Грекова», – сказала Мира, когда Марго зашла к ней в первый раз.
Вспомнив серое с радужными разводами перышко, подаренное в младшей школе, Маргарита убедилась в мысли, что писатель – долбаный фетишист. Но промолчала, дабы не огорчать подругу. Сейчас же, разглядывая бесконечную игру красок за Мириной спиной, она всхлипнула, высморкалась в платок и рассказала о бросившей ее Тане.
– Это просто нонсенс, – заключила Марго, – мне казалось, она вечна.
– Все в этом мире конечно, – вздохнула Тхор, зажгла свечу на столе и автоматически перетасовала карты.
– Скажи, а на хрен тебе свеча? – вдруг взвилась Марго. – Вот реально, на хрен вам, гадалкам, весь этот антураж? – Она обвела руками комнату.
– Да чтобы вам, задающим вопросы, расслабиться, отвлечься от действительности, – спокойно ответила Мира. – А свеча – перебить неприятный запах от мужика, что был до тебя. Вонял как скунс.
– Прости, – закрыла ладонями глаза Марго, – я такая взвинченная последнее время. Вадик говорит, это нормально при беременности. Да еще токсикоз замучил.
– Сколько уже месяцев? – спросила Мира.
– Четыре скоро будет.
При каждом упоминании о беременности Тхор смотрела на Маргошу пристально и как-то встревоженно. Сейчас она тоже подняла пушистые глаза и пронзила взглядом-рапирой подругу насквозь.
Марго поежилась, а Мира неспешно начала раскладывать карты рубашкой вверх. На лаковых прямоугольниках красовался стальной кельтский крест, обрамленный готическими завитушками, с рыжим кристаллом посередине.
– Открой любые шесть, – попросила она Марго.
Та повиновалась, тыча указательным пальцем в произвольной последовательности.
Мира перевернула их и сжала ладонями виски.
– Ну вот, опять, – сказала она сдавленно.
– Что – опять? – забеспокоилась Марго. – Если что-то плохое, не говори.
– Карты не показывают твою беременность.
– Ну знаешь что, дорогая! – вскинулась Маргарита. – Главное, что УЗИ и анализ крови показывает мою беременность! А своими картами парь мозги кому-то другому. Или хочешь сказать, что она прервется?
– Нет, ни в коем случае! – оправдывалась Мира. – Я сама с таким никогда не сталкивалась. Начала уже сомневаться в своем ремесле. Забудь. Пойдем пропустим по бокалу шампанского. На этом сроке не навредит.
Глава 24
Блюдце
Болтая с Марго в кафешке на Алексеевской, Мира не могла избавиться от мысли о странных раскладах.
Она попыталась войти в легкий транс и попробовать посмотреть на подругу под другим углом, но ничего не увидела. Точнее, увидела все, кроме будущего ребенка во чреве.
За свою практику тарологша сталкивалась со многим, но, как учила ее могучая украинская гадалка, карты не врут, просто мы не всегда можем понять, о чем они говорят.
Здесь же они не говорили ни о чем. В коротких и длинных версиях раскладов не выпадали ни зачатие, ни аборт, ни рождение ребенка.
Мира впервые подумала, что занимается ерундой, почувствовала себя маленькой сомневающейся девочкой перед голубым блюдцем. Блюдце стояло у нее перед глазами всю жизнь как символ недостаточности физических законов и существования чего-то иного, малоизученного, но от этого не менее достоверного.
Ей было двенадцать лет, когда старшая подруга Ирка Самсонова из седьмого класса позвала погадать на женихов в сочельник. Ирка жила через квартал, и Мира долго умоляла маму отпустить ее с ночевкой, прикрываясь днем рождения чьей-то сестры. Сказать правду о святочных гаданиях родителям-атеистам было равносильно самоубийству.
Январь стоял лютый, с сугробами по пояс и бешеными метелями. Мира шла вечерам по улице, рассекая грудью плотную волну ветра, который, казалось, приложил все усилия, чтобы не пускать ее в эту квартиру. Снежные комья летели в лицо, прилипая к ушанке и шарфу коровьими ошметками.
Ирка Самсонова, взволнованная, потная, встретила ее у раскрытой двери и сообщила, что родители уехали куда-то праздновать Рождество и вся грядущая ночь в их распоряжении. В гостях были еще две девчонки из старших классов, приобщенные к тайне.
Как водится, вечером посидели на кухне, поели салатов, выпили морса, чокаясь чашками, посмотрели по телевизору «Карнавальную ночь» и чуть не уснули, когда тяжелые напольные часы пробили десять.
Мира всегда хранила в памяти этот звук: мерный, почти набатный бой, а внутри старинного деревянного шкафа – торпедообразные бронзовые гири и какой-то литой диск, гравированный под луну.
Девочки достали лист ватмана, нарисовали круг наподобие циферблата, в верхней его части написали буквы, а внизу – цифры. По краям справа и слева – два слова, «да» и «нет». Затем Ирка достала из серванта голубое блюдце с тюльпанами и на тыльной его стороне маминой помадой нарисовала жирную стрелку.
– И что? – спросила Мира.
– Сейчас мы вызовем духа по имени и будем задавать ему вопросы, – запросто ответила Самсонова.
– А как он будет отвечать? – удивилась Мира.
– Через блюдце. Оно начнет скользить по ватману и стрелкой указывать на буквы. Так соберутся слова.
– А с чего оно будет скользить? – изумилась Тхор.
– Ну дух под него залезет и начнет двигать. А мы сверху руки будем держать. Только чур блюдца не касаться! – строго приказала девчушка из седьмого класса.
Ирка зажгла две толстые свечи, воткнула их в граненные стаканы с насыпанной солью и расставила по углам стола слева и справа от ватмана.
– Надо немного подогреть блюдце над свечкой, чтобы духу легче было его толкать, – напомнила всезнающая семиклассница.
Мира осознавала, что подруги несут чушь, но ей нравился этот спектакль. Она была уверена, что блюдце будет двигать хитренькая Самсонова, которая даже двойки в дневнике исправляла так ловко, что никто не замечал подвоха.
Дверь в комнату закрыли, воздух стал тяжелым, восковым, от пламени свечи по потолку метались розоватые всполохи.
– Только Пушкина не зовем, – предупредила бывалая семиклассница. – Он матерщинник, все врет и носится как угорелый, руки устанут.
Мира представила поэта на портрете в учебнике литературы. Из его уст, как из шланга, лилась нецензурная брань. Похабщик скакал по странице и топтался по бородатым лицам Толстого, Чехова и Достоевского.
– А кто не матерится и не врет? – спросила Тхор.
– Кто-нибудь из умерших родственников, бабушек, дедушек,
