Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
– Нет, не я, – ответил Сэгам.
– У тебя есть предположения, кто это мог сделать?
– Предположения? Не люблю предположений, – заявил Сэгам, и Рэйчел не решилась продолжить обсуждение этой темы. После припадка она считала, что Сэгам – парень довольно нервный.
Естественно, Рэйчел не исключала возможность, что Мо все же отравил Чепменов, но в целом полагала, что это вряд ли. В глубине души она ждала, что расследование вот-вот будет изъято из рук заурядных полицейских личностей, и этим делом наконец займется гениальный и капризный частный сыщик, в котором сольются воедино Дюпен, Холмс, Пуаро, отец Браун, Мегрэ, мисс Марпл и Ниро Вульф. Но никто подобный не появлялся, а заурядные личности продолжали маячить.
Особа окружного следователя Уоррена казалась совершенно стертой. Еще более тусклым светом (вопреки своей фамилии) мерцал некто Джаспер Йеллоу, относящийся, кажется, к структурам Интерпола. Присутствовала также чернокожая красавица с тонкими чертами лица по имени Ома Ра, представлявшая то ли легендарные британские спецслужбы, то ли лигу «Женщины в защиту близнецов», то ли какой-то ночной интернет-портал, выходящий прямиком в звенящий космос. Несмотря на загадочную и даже по-своему прекрасную внешность, Ома Ра проявляла себя совершенно тупой и постоянно задавала одни и те же вопросы, причем ответы на эти вопросы она, судя по всему, тут же забывала, и в целом Рэйчел посетило подозрение, что Ома Ра любит курить крепкий стафф. Рэйчел лень было вникать в специфику этих персон, и, беседуя с ними, она скучала. И все же она была готова бесконечно отвечать на вопросы полиции, ее даже слегка потряхивало от лихорадочного стремления помочь следствию. Видимо, этот энтузиазм родился из смутного чувства вины: ведь она только что написала статью, направленную против близнецов, а затем, словно двуличный агент, явилась на день рождения этих людей, которые ее не знали и не подозревали в ней неприятеля, – явилась из праздного желания взглянуть на живые объекты своей критики, а стала свидетельницей их гибели.
Статью свою она в Elephant так и не отослала, и это повредило ее профессиональной репутации, зато Глэдис Пиллс, которую Рэйчел после одного неприятного лесбийского брейкдауна считала истеричной идиоткой, ликовала: ее фотография (целующиеся близнецы за секунду до гибели) облетела все средства массовой информации и, кажется, даже вошла в историю фотоискусства. Цены на работы Чепменов, и без того высокие, еще подросли, и это давало намек на мотив в отношении двух-трех личностей, присутствовавших на ужине. Но уж больно хлипко и наивно выглядели эти соображения.
Рэйчел хотелось, чтобы полицейские задавали ей гораздо больше вопросов, ей хотелось, чтобы они, как опытные психоаналитики, заставили ее вспомнить каждую деталь, которая ускользнула от ее внимания на ужине в Тейт. Да, было нечто, нечто неопределенное, нечто ускользнувшее – но не вполне ускользнувшее. Нечто она видела, но не заметила, и все же это нечто запало ей в душу, как забытое слово, которое вертится на языке, но ухватить его не удается. Это нечто тревожило воображение Рэйчел, и ей хотелось, чтобы полицейские заставили ее реконструировать это забытое нечто, что скребется своими коготками в дверь ее памяти. Коготками? Да, коготками. Но полицейские не годились на роль психоаналитиков, их вопросы не наводили ее на нужные воспоминания, они только ватно бродили вокруг да около, и казалось, что ее ответы нужны им не для установления истины, а только для заполнения каких-то нудных бумаг.
Опрашивали ее всего пару раз и очень недолго, но затем Уоррен позвонил и заявил, что хочет встретиться в кафе, чтобы уточнить некоторые детали. На встречу он явился в сопровождении неожиданного русского старичка, прибывшего из Москвы.
Этот старичок был когда-то знаменитым московским следователем, и он вдруг скромно и тихонько прилип к данному расследованию, как прилипает белая салфетка к грязному сапогу. А произошло это неброское прилипание на основании двух писем, которые старичок привез с собой из Москвы, чтоб ознакомить с ними британских коллег.
Старик получил по обычной почте два письма, в которых точно назывались время и место двух убийств, а также имена предполагаемых жертв. Оба письма были отправлены из Парижа на московский адрес старого следователя, но старик в это время путешествовал по Индии и получил оба письма с опозданием. Тем не менее даты на почтовых штампах свидетельствовали, что письма были доставлены по адресу до того, как эти убийства совершились. Обе записки блистали лаконичностью. На одном листке значилось:
KIRILL PRYGUNIN
July 22 2010
Charkov, Ukraine
На листочке из другого конверта тем же почерком от руки было написано:
DINOS AND DEREK CHAPMAN
August 22 2010
London, Great Britain
В качестве обратного адреса был указан L’hopital ephemere, Monmartre. Не так давно по этому адресу действительно существовала больница – L’hopital ephemere – обширный комплекс построек, обнесенный массивной стеной, по архитектуре напоминающий византийский монастырь. В начале нулевых годов, вскоре после образования Евросоюза, эфемерную больницу снесли, и теперь там располагается блок относительно новых жилых домов, соседствующих с полузабытым кладбищем Монмартра.
Первое письмо было доставлено по адресу бывшего следователя в конце мая, второе – в конце июля, то есть уже после первого убийства, когда российский кинорежиссер Прыгунин погиб на съемках в этот самый день, что был упомянут в письме, поскольку кто-то подменил бутафорский пистолет на настоящий.
Оба письма, а также адреса на конвертах были написаны от руки, как уже было сказано, причем написаны прописью, как писали когда-то школьники в старинных школах.
Эти письма связали воедино убийство Прыгунина в Харькове и убийство Чепменов в Лондоне. Некто знал о том, что эти убийства должны произойти, и этот некто решил предупредить об этом именно старого московского следователя по имени Сергей Сергеевич Курский. Старик располагал обширными связями в частности, кто-то из руководства Скотленд-Ярда был ему другом, поэтому поступило распоряжение не препятствовать русскому специалисту в его стремлении участвовать в следствии.
Сам же русский специалист считал это дело почти очевидным. Впрочем, не совсем. И все же, он полагал, число подозреваемых сократилось до двух. Этими двумя были актер и коллекционер Джим Совецкий и его тринадцатилетний сын Тедди, ведь только эти два человека присутствовали как на съемках в Харькове, так и на ужине в Тейт. То, что письма с предупреждениями посылались из Парижа, также указывало на эту семью: Совецкие жили в Париже. Автором писем могла быть Ванна Совецкая, мать подростка, но это была лишь свободная гипотеза Курского.
Наконец, на семью Совецких указывало и то, что письма с
