Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн

  А третья-то насечка – старшая сестра,

  Что, бывало, жемчуг слизывала с нити.

  А четвертая насечка – это белый волк,

  Белый волк в пустом и снежном поле,

  А пятая насечка – это полк,

  Полк солдат, навеки погребенный в соли.

  А шестая-то насечка – это ветер.

  Ветер, пролетающий над светом.

  А седьмая-то насечка – это дети,

  Мои дети, что родятся летом.

  А восьмая-то насечка – это Бог.

  Мой Господь, что все грехи сокроет!

  А девятая насечка – это стог,

  Где любились, барин, мы с тобою.

  А десятая насечка – мой сужоный князь.

  Буду с ним до алого рассвета,

  И тебя он, барин, свалит в грязь

  Выстрелом простого пистолета.

  А одиннадцатая насечка – это стон,

  Стон мой, барин, над твоей могилой.

  А двенадцатая насечка – это сон:

  Сон о том, что ты воскреснешь, милый.

Натанцевавшись, Цыганский Царь долго лежал на воде, и волны передавали друг другу его живое, но самозабвенное тело, а он смотрел на поток последовательных птиц, который пересекал небо наискосок. Отсюда было не разобрать, какие это птицы, но они летели по четко установленной прямой линии, держась друг за другом с единообразной скоростью, и изредка доносилось издали их то ли курлыканье, то ли плач, то ли небесное хихиканье.

Наконец Царь выполз на берег, радостно изможденный своим экстазом. Голый новорожденный, он лежал в песке, все еще окутанный пеной и слизью безграничного материнского тела. Между тем вокруг него проходило множество загорелых ног: вассалы Республики в изобилии прибывали на территорию, одетые уже не совсем пляжно, потому что солнце готовилось к исполнению своего коронного перформанса под названием «Закат», а также все ожидали еще одного любимого ритуала – церемонии выборов Президента Радости.

Це-Це не слишком был осведомлен о политической системе Республики Радости, но избрание президента происходило по заведенному порядку, приблизительно следующему: вначале каким-то образом из числа самых красивых, веселых и растанцованных девушек выбирали четырех самых красивых, веселых и растанцованных, и они назначались Принцессами Радости. Каким образом такой элемент монархии, как принцессы, сочетался с демократической структурой Республики – неизвестно, но это отсутствие политической логики никого не смущало. Каждый год четырьмя принцессами становились разные девушки, и каждый раз им вместе с титулом присваивались имена: принцесса Мэри Мэд, принцесса Люси Скай, принцесса Кока Из и принцесса Настя Бриллиант.

Неизменные прозвища принцесс складывали в английскую сакральную фразу Mad Sky Is Brilliant («Безумное небо великолепно»). Данная мантра безусловно напоминает выражение «увидеть небо в алмазах», ну и, конечно, Lucy in the Sky with Diamonds, а также нельзя исключить из ассоциативного ряда «Лучшие друзья девушек – это бриллианты», но в конечном итоге все эти заключительные фразы стягиваются к главной мантре «Ом мани падме хум» – «Мудрость в цветке лотоса».

Каждая из четырех принцесс должна была выдвинуть своего кандидата или свою кандидатку в президенты: уже через несколько минут они собирались торжественно представить свой выбор населению Республики. Функции президента заключались в одном: излучать максимальные объемы радости. Исходя из этого, граждане Республики должны были оценить четырех претендентов на президентский престол. Фактически единственными настоящими избирателями в Республике были обладатели и носители желтых чемоданчиков. Все остальные со своими лимонными либо апельсиновыми магнитными карточками должны были ощутить себя гражданами второго сорта в миг выборов, потому что сами выборы совершались самым простым и древним способом. Каждый из четырех кандидатов имел право на выступление перед толпой, после чего те из толпы, что обладали чемоданчиками, выходили и ставили свой чемоданчик перед полюбившимся претендентом. Кто из четырех набирал больше чемоданчиков, тот и побеждал на выборах, после чего победителю торжественно вручали золотой чемоданчик – пусть и не ядерный, но все же не слесарный.

Все это происходило в самом центре территории на круглой площадке, известной под названием «Четыре столба» или просто «Столбы», потому что на ней с четырех сторон действительно возвышалось нечто вроде четырех дольменов. Число четыре пронизывало собой эту церемонию. У подножья каждого из четырех столбов находился примитивный трон из ракушечника, на тронах восседали Принцессы Радости, а у ступеней тронов располагались четыре остроконечных шатра из парашютного шелка, где до поры до времени скрывались претенденты на престол.

Глава восемнадцатая

Еще одни мы

Рэйчел могла бы бесконечно отвечать на вопросы полиции. Пожалуй, ничто не скажет о Рэйчел больше, чем фраза «Рэйчел могла бы бесконечно отвечать на вопросы полиции». Но полиция задавала какие-то тусклые вопросы, как показалось юной обожательнице детективов, хотя речь шла об убийстве – ведь не могут же два разных человека, пусть и братья-близнецы, внезапно умереть по естественным причинам, целуя друг друга в губы?

Действительно, полиция обнаружила следы яда в бокалах Чепменов. Оставался открытым вопрос, не сами ли они решили так патетически уйти из жизни, но подобное было совершенно не в духе покойных. Чепмены были простые, витальные, трудолюбивые, честолюбивые, деньголюбивые, задиристые, впрочем, отличные мужья и энтузиастичные отцы – дела их шли превосходно, семьи процветали, дети радовали, к тому же они получали искреннее наслаждение не только от творческих удач, славы и рабочего процесса, но и от того шока, в который их язвительные (как им казалось) творения повергали кудахчущую публику. Короче, не имелось у них ни причин, ни эстетических оснований для самоубийства.

Однако если их отравили, значит, сделал это либо кто-то из присутствующих гостей, либо один из официантов-индусов. Ситуация складывалась если и не в духе Чепменов, зато вполне в духе Агаты Кристи, и это Рэйчел очень возбуждало. Что касается Сэгама, то после злополучного дня рождения Чепменов и странного припадка, который он претерпел в ту ночь (наблюдение за этим припадком нечто перевернуло в душе Рэйчел, несмотря на то что нервы у нее были крепкие), Мо не проявлял к смерти Чепменов особого интереса. Впрочем, он тоже, как и Рэйчел, вежливо и старательно отвечал на вопросы полиции, стремясь ничего не упустить, но в целом это дело его вроде бы не занимало, а должно бы занимать, ведь они все оставались под подозрением. Но Сэгам делал вид, что дела аукционного дома Christie’s для него важнее ситуации в духе Агаты.

– Скажи, Мо, не ты ли отравил Чепменов? – как-то раз спросила его Рэйчел,