Странствие по таборам и монастырям - Павел Викторович Пепперштейн
И вот вы проходите насквозь мистический пропускной пункт под пристальными взглядами пограничников Республики Радости, одетых в модную черную униформу с оранжевыми повязками на рукавах, – эта униформа ничем не напоминает травматически-роскошную униформу СС, и в целом охранники Радости походят скорее на суровых сторожей фруктового сада, и каждый проникающий в Радость ощущает в какой-то степени радостную незаконность своего проникновения, и хотя пропускной пункт представляет собой огромное архитектурное сооружение (собственно, это самая массивная постройка на территории Радости, напоминающая ископаемый зиккурат времен расцвета ацтекской цивилизации), но все же эти Великие Врата кажутся вступающему щелью в заборе, куда она или он проскальзывают украдкой, с воровской, нагло-веселой и детской дерзостью подростков Адама и Евы, крадущих золотые яблоки незнания. Ручьи и потоки счастливых Адамчиков и Евушек, которым вдруг взяли да и простили слегонца их детские игры с фруктами, стекают по великодержавным ступеням зиккурата (надвратный аккуратный зиккурат – аккурат совпадающий по своей архитектуре с формой строгих белых тортов, на которых братья Чемпены так и не задули огни свечей), сливаются в реки, текущие одновременно во всех направлениях, а реки впадают во вращающиеся озера танцполов. Здесь человеческие волны нанизываются на стаи лазерных лучей, лучей-мечей, лучей-игл, которые, как взгляды воскресшего Лазаря, бродят в облаках, берут на просвет чьи-то очи, обводят пузырчатым контуром гибкие тела танцующих дев. Взгляды лазерного Лазаря, лучезарные и зернистые дороги света, по которым движутся от мозга к мозгу, от пространства к пространству флотилии и эскадры микроскопических алых лодок и ангельских яликов. Здесь в каждом теле скрывается лето, но лето собирается отлететь.
Августейший и густой август то ли медленно, то ли скоропалительно созревал к своему завершению, он таял, как желто-зеленая таблетка на горячем и шершавом языке. Радость, конечно, бывает вечной, но не в земной юдоли, которую еще называют «Долина Ю».
Тем более что в этом году Республика Радости должна была прекратить свое существование на неделю раньше обычного срока – то ли по экономическим, то ли по еще каким-то причинам. На 23 августа назначено было торжественное закрытие рейва, отмечаемое по традиции особенной прощально-оголтелой вспышкой веселья, а также роскошными салютами, лазерными шоу и работой лучших диджеев. А за день до этого, 22 августа, должно было состояться не менее значительное событие – избрание Президента Радости, которому предстояло стать символическим лидером Республики вплоть до следующего лета, а в завершающую ночь новоизбранный Президент Радости воспарял над рейвом на воздушном шаре, чтобы сверху окинуть коронованным взором океан своих ликующих и танцующих подданных.
На большом воздушном шаре
Мандаринового цвета
Мы с тобой проводим это лето…
Лето 2010 года выдалось отвратительно жарким. Везде горели леса, люди слабого здоровья умирали от зноя в больших городах, а воздух над проспектами пропитан был едкой гарью тлеющих торфяных болот. Все везде задыхалось и не находило себе места, но только не у моря. Хотя и здесь жара каждый день стояла зашкаливающая, но Цыганский Царь как-то даже не заметил этого. Во-первых, он отлично переносил жару и даже любил ее, а во-вторых, просыпался он здесь в час заката, а засыпал после рассвета, к тому же он занимал прохладную комнату в замке, чьи толстые каменные стены надежно защищали от зноя, комнату просторную, но с крошечным оконцем (в котором едва могло уместиться лицо), выходящим в ароматную и травянистую местность, где лежало кладбище, где возвышалась забытая труба, где зияло сухое пространство. В этой комнате ему сладко спалось в часы жары, поэтому он не обратил внимания на пылающий ужас этого лета.
Но 22 августа он впервые с того дня, как прибыл сюда, проснулся относительно рано – около полудня, и сразу же ощутил в воздухе, втекающем в оконце, легкий, но все же пьянящий привет скорой прохлады. В этот день жара впервые ослабила свой натиск. Девушка, чей наряд состоял лишь из светящихся браслетов на смуглом узком запястье, сидела на его кровати и грызла персик.
Она была очень худой и акробатически свернулась на белой простыне в подобие грызущего кренделька, постоянно переплетающего свои медвяные конечности, а взгляд ее устремлялся в оконце, где лежало кладбище, возвращалась забытая грусть и охуевало сухое пространство. Цвет ее кожи совпадал с цветом съедобного шара, который истребляли ее белоснежные зубы, а цвет ее глаз совпадал с окрасом охуевшего сухого пространства, лежащего за оконцем под золотым солнцем.
Из душевой кельи слышался шум воды, и эта вода отчего-то разливалась большой лужей по комнате, по каменным плитам пола, и, возможно, сигареты, брошенные возле кровати, погибли. Вытянув одну ногу, девочка издавала шлепающий звук ударами пятки, внимательно взирая на пальцы собственной ноги, смоченной прозрачными каплями небольшого потопа. В разных точках комнаты лежали персики, что придавало пустынному и не вполне достроенному помещению вид спортивной площадки, где идет игра с некоторым количеством румяных мячей.
В обществе эльфоподобной приятельницы, прекрасной эльфетки (набоковское слово «нимфетка» здесь бы показалось тяжеловесным), Це-Це позавтракал персиками, которые оказались твердыми, как репа, но сладкими до небесной дрожи. Завтрак каким-то образом затянулся часа на три, но, если вдуматься, никто не согласился бы отложить этот завтрак на завтра. По истечении этих трех часов Це-Це как-то внезапно оказался за стенами замка на уже упомянутой нами пыльной дороге, ведущей в страну Радости, и он шагал по ней, пребывая в самом возвышенном состоянии, как бы паря над самим собой в синем, слегка ветреном небе. Прозрачные завихрения пыли то зависали, то неслись над дорогой, и призрак Корнея, должно быть, блуждал в этом сухом тумане среди других пестрых тел. Це-Це прошел мимо старого магазина, где паслось стадо харлеев, на чьих седлах восседали жирные люди в черных пиратских косынках, всосался в узкий проход между разрисованных стен. Здесь под ногами хрустели битые стекла и пластиковые емкости, но никто в этот час не освещал свои лица светом фонарика: лица были и без того освещены и опалены солнцем. Впервые Цыганский Царь проходил здесь днем. Тела некоторых идущих навстречу блестели влагой – они уже успели искупаться в море,
