Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
мимо швейцаров-старожилов мы извилисто продефилировали, и я вспомнил, как год назад Сергий отклеивал меня от Женечки: «Не трогай мою бабу!». люблю я прямую речь и новреалистический натиск!.. вся наша молодь погрузилась в откуда-то скоропостижно взявшиеся джипы, прибыли в «Пушкин», откуда я поспешил сбежать чтоб не повторить недавнего новреалистического загула – сутки пришлось отсыпаться…
а Лимонов-то в это время не спал!с фотографиней…
Бадьян-трава
(сон и рассказ)
прокрадываюсь в школу через вторую дверь, которая справа – чтобы миновать охрану. это сейчас происходит, раньше охраны не было (мы сами были охраной, когда дежурили, в старших классах). дверь эта обычно запасная, зимой её открывали, чтоб ближе было на спортплощадку на коньках выбегать. пролизнул вслед за учительницей и младшеклАшками, даже не пришлось рукой дверь перехватывать…
теперь надо по лестнице быстрее наверх, выйти из зоны видимости охранника, а это только первый этаж. спасает внешний вид, худоба – вполне, наверное, школьник. в общей суете перемены не выделяюсь, поднимаюсь. что-то долго делаю в классе химии на четвёртом этаже, что окнами выходит на спортплощадку и примыкающий к ней глухою стеной Институт США и Канады – наверное, целый урок провожу там. но это не урок, словно всё за витриной, что-то тут достроили, изменили, больше стало цветов, меньше стен, а рамки у витрины чёрные, из нового материала. выхожу, продолжаю осматривать школу.
всякий раз это пространство будит тревожность, словно лежавшие на неправильном боку часы кто-то перевернул, и они затикали снова, с того часа и секунды, на которых остановились. даже не тревожность просыпается, а те временнЫе ожидания, мечтания, надежды, которые в этих стенах накапливались – в движении взгляда по окнам, в выглядывании на околоарбатский пейзаж, на верхние контуры Дома полярника… ученическая эта лестница, тут меньше шансов встретить кого-то из учителей, а только они меня знают. лезу наверх по ступенькам, напоминающим колбасу, покрашенным по краям зелено. да, стены наши высоки, наша гордость, паркет уже лакировали много раз, он потемнел, заматерел. верхняя лестничная площадка – самая желанная, там мы, перестроечники-троечники, курили даже, вот до чего распоясались… за дверью чердачною слышен был только голубиный говор, а шагов учительских снизу – ни разу. нет, теперь тут – дверь, как в «обезьяннике», зона уединения исключена. надо бежать.
бежать от бесполезности, а не от страха встретить – нет, не как в обычных снах, когда рука слегка придавливает сердце, а снится нечто ужасное и организм выбегает из любого сюжета, чтобы сменить бок… бежать – от понимания, что здесь не может быть её, что самое это движение детей, сама «реальность»… нет, конечно, не реальность, школа просто, сама школа – не содержит Её. сбегАть по лестнице через две ступеньки легче, чем подниматься, но именно это привлекает внимание – не ученическое, наверное, движение. так выдавливает, вычисляет время лишних обитальцев. так не выдерживает сон слёз. но только здесь я могу выплакаться – я же мужчина, мне скоро сорок, не плачем мы наяву…
снег, наверное, там снег, в него бы уткнуться – я с каждым шагом реву всё сильнее. выбегаю из той же, правой, а теперь левой от раздевалки двери. и давно забытое, потерянное детское ощущение просыпается: кажется, что только плачем, откровенным, громким можно помочь. там есть правда, в этих слезах, и только в глубине сочетания бессмысленных звуков – в глубине слияния воя и слёз можно укрыться от мысли, что Её нет вообще. последняя мысль и картинка сна – милиционер может задержать за такой экстренный, отчаянный рёв возле школы, может подумать, что внутри убили кого-то…
нет, не убили. проснулся… из сна сюда, в постновогодний полдень просочилось только несколько слезинок. последняя лишь начала стекать – живая вода правды, соль сна. Таня Бадьян её звали, умерла от передозы она. причём более десяти лет назад, я и не знал, когда вплетал коротенькой ниточкой её в роман – строкой, секундами. а её времени, её жизни не было уже – сообщил лишь после выхода книги одношкольник, подытожил. я же упоминал… только так и узнал.
это отчаяние посещает именно во сне, в этом промежутке между бытием и небытием – в задрёманном полубытии, из которого отдохнувший мозг стремится выбраться. здесь нет помощи рацио, не работает на полную мощь размышление, но длящееся переживание зато многое объясняет. непрожитая, упрекающая реальность, не наставшее время – настигает в том пространстве, где было оставлено. в лестничных пролётах девяносто первой.
знаю, так ещё сигнализирует организм, что хватит спать – а выспаться мечтал последние два месяца… но не стоит себя таким циничным считать: даже для сонного сознания не всякий побудитель слёз подойдёт. это странное желание выплакаться рвётся только из самых личных, интимных, как принято теперь говорить, сюжетов – и там, где что-то недосказано, недожито. я не знал, за чем, а точнее за кем иду, проныриваю в школу. даже сбегая вниз по лестнице – ещё не ощущал всего рвущегося из меня наружу гула отчаяния. словно колокол, накопивший колебания, но как бы крышкой закрытый…
Таня – имя несчастных. Бадьян – фамилия странная, трАвная, из тех, что легко передразнивать-рифмовать в школе. будь она замухрышкой, точно бы гоняли – не ограничивались бы только дразнилками. но она – красивая, русоволосая, с внимательными глазами, не допускающими никакого негатива. и ещё губы, широкие – созданные для улыбки и расцеловывания, нижняя побольше, ею легко обидеться. младше меня на два класса, да, как и полагается. и заметил только когда мы учились в предпоследнем, девятом.
здоровались на лестнице – вот было наше главное общение. всякий этот раз я словно бы замедлял время, вглядывался в её светло-голубые глаза, переводил её улыбку, трактовал и взвешивал… носатый брюнет, длиннохАйрый парень. тощий и смугловатый, а зимой зеленоватый за отсутствием загара. нравился? может, просто как старшеклассник, статус…
очень добрая и тоже вдумчивая в те секунды, что мы встречались на лестнице, – она окрашивала дальнейший урок в
