Заповедное изведанное - Дмитрий Владимирович Чёрный
настал вскоре и наш с Таней час – причём буквально. именно столько времени мы провели вместе в половинке тридцать четвёртого кабинета, но этому предшествовало и зачисление на работу, и многая суета с перетаскиванием и продажей книг, описанная в другой книге – первом романе… Таня встречая меня на лестнице теперь приятно удивлялась – как будто мы оказывались в школьной вечности в тот миг, когда соединялись взглядами, и учебные часы не были властны над нами. а однажды ошибившись дверью – Таня просто вошла в мой кабинет. так бывает в мечтах, но здесь – признаюсь, когда у них шли уроки в соседней половине кабинета (из-за чего все ошибались дверью – номер-то один на двоих), я норовил ей показаться, и… спросив, где будет обществоведение, она было ушла, но я успел пригласить её – после уроков, навестить…
нет, она всё же вошла, и я успел раствориться в прекрасных глазах – это всегда происходило помимо моей воли… и зачем-то (куда денешь этот придурковатый подростковый форс?) пообещал угостить Таню травкой. знаю, откуда произрастает подростковая наркомания: обещая кайф, влюблённые просто стесняются предложить его в виде собственного естества. надо обещать не затяжку дури, а поцелуй… но соображать бы, знать бы всё это тогда.
тяжёлая, в коричневом дерматине, металлическая дверь, одна из немногих таких в школе – закрылась за Таней, но она зачем-то притащила с собой подругу, ту самую коханочку. она уж и не вспоминала о Некрасове, а он, должно быть, запомнил хотя бы её бюст. мы сели по разные стороны парты и я, притворяясь опытным забивальщиком косяков, стал много говорить – на самом деле много нервничая. момент это был желанный, но я сам отравлял его окольностями, да и Таня не решилась прийти ко мне одна, хотя звал-то именно ради… за стеной, в комнатке, где прежде хранились «калаши» в сейфе, меня ждал компьютер и рабочие дни без Тани. и частый в эти дни на этот компьютер визитёр, азербайджанский выпускник с фотопорнушкой на дискетах – а здесь… здесь ждала реальность, которой я не мог сказать главного, пускового, которой я не смел коснуться.
безразлично затянувшись слабенькой анашой, Таня подошла к окну и прилегла на подоконник животиком – так все выглядывают в школьные окна, возле которых прежде не оказывались. показала хвостик своих русых волос, забранный в болотного цвета широкую резинку. увидела вблизи, жёлтым углом – свой дом, а я увидел очарование её ягодичное под шерстяной, недлинной юбкой, какой-то плюшевой цветом. все тогда носили тёплые полосатые гетры, отголоски аэробики, сочетали их с такими зимними «мини»… лёгкая склонность к полноте нисколько не портила юную, неприкосновенную Таню. но мне надо было продолжать развлекать подругу, и ничего, кроме болтливой суетливости да потягивания косячка, чтоб не потух – с моей стороны не происходило. может, Таня ждала чего-то именно тогда – ведь это был открытый соблазн. но зачем нам была нужна рядом подруга-коханочка?.. прежде она могла бы нас сблизить, но теперь мешала сближению.
слова тут тоже помочь не могли. год назад мой многоопытный друг Дубровский со Смоленки советовал так охмурять одноклассницу Гордякову – мол, как отклячит в классе попу, ты погладь и скажи: «Вот это Жооора, мой сосед, вот это срааазу я приметил». шутка своей солдатской грубостью не годилась даже для не самой утончённой Гордяковой, а уж для этого случая… не случающего… очертить это манящее совершенство, этот мягкий магнит – главное коснуться, а там уж заговорим!.. пусть даже оттолкнёт – но отрицательный результат всё же результат, можно что-то думать дальше. можно позвать на видеофильм – вот рядом с Таней стоит телевизор «Горизонт» с подключёнными к нему двумя видакАми, на которых мы переписываем учебные фильмы, можно что-нибудь показать ей…
нет, все слова наши, ещё и с помощью коханочки, – уходили в область попсы и такой ерундистики, которой отговариваются и места в памяти не оставляют. докурив косячок на троих, мы разошлись – и не потому что боялись визитёров, я точно знал, что все мои два начальника ушли. разошлись мы из-за неразрешённости всё той же – как будто наше время ушло, и размагнитились мы, и никакие слова, ситуации не могут вернуть магнетизма. виновато, конечно, моё актёрство – попытка играть этакого нарика-анашиста, мастерски набивающего и раскуривающего, всё это от отчаяния, от неловкости, неспособности притянуть к себе Таню чем-то иным. там были свои хитрости, в этом анашизме: можно было бы предложить затянуться по-цыгански, это когда из губ в губы переходит дым. но это возможно было бы вдвоём лишь, без коханочки. и как было глупо высматривать приход кайфа в эти глазах, в которых я мечтал увидеть взрыв первого совместного оргазма… я конечно позвал снова – велел навещать, но Таня не приходила, она растворилась во времени – уже не нашем, всё более чуждом.
прикосновение могло бы прорвать пелену взаимонепонимания и даже боязни – хлынула бы нежность, началась бы история, увлекли бы переулки – Мерзляковский, Скатертный… но мы остались на пороге: я на пороге полукабинета, она – на подоконнике. иногда эти переулки снятся мне в параллельном измерении, как принято говорить: там обнаруживаются новые старинные дома и дворы, в них должна жить Таня, но она даже там не живёт.
эта шутливая тогда, игровая внимательность к наркотикам – оказалась роковой. как прошли её девяностые, я не знаю, но нулевые обнулили её жизнь. в каком вузе и в какой ситуации случился Танин передоз, я не знаю, но подозреваю, что какая-нибудь любовь к этой трагедии всё же привела, она притягивала любовь, хотя и боялась её…
жизнь, к которой я так и не прикоснулся, но прикоснуться хотел – оборвалась. я мог изменить ход её и своей судьбы, но не решился, не рванулся. и за это реву во сне, и поэтому, возможно, все мои любови не смеют долго жить – мной пренебрегают, на меня не решаются. прорыв
