Юля Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин
Все это может быть правильно и разумно - но это больше не ЕВРЕИ.
Это - ряженые. И даже на оперу не тянет - оперетта.
Есть еще одно место с евреями.
Сразу после "уборки", главы европейских государств стали думать, куда бы деть остатки евреев, порядком всем надоевших, за время своего блуждания по Европе, с нытьем о любви и совести. Подумали и придумали карточный домик в пустыне. В надежде, что арабы добьют всех, кого Гитлер не добил. Конешно, евреи поехали туда, им ведь дали понять, что спасшихся, назад НЕ ПУСТЯТ. Все места заняты. Коренным населением.
Поехали. И арабы - добили бы. Если б не Америка - она стала платить за карточный домик. ИЗ СВОИХ СООБРАЖЕНИЙ. Финансово - политических, как положено Америке. Никоим образом не сентиментальных.
Во всех случаях, Европа вздохнула спокойно, решив, что евреи частично сброшены в Америку и частично в Израиль, а она - Европа, (о чем и мечтал Гитлер) - ЮДЕНФРАЙ.
Святой Никола, я знаю, там у тебя, в раю хранится Гитлер - не усатый, а тот маленький, у мамы на руках - ты, как только он подрастет и начнет понимать по-русски, передай ему от меня вот что:
ХУЙ ТЕБЕ, А НЕ ЮДЕНФРАЙ!
Это не только от меня, а от всех евреев, которые живут сейчас в Германии и говорят по-русски.
Потому что на самом деле вышло вот что:
ЕВРЕИ, ОКАЗЫВАЕТСЯ, ОСТАЛИСЬ.
Там, в России. Прикрытые Россией. Спрятанные от Гитлера.
Дети местечек - наши бабушки и дедушки.
Бабушки - кто в блокаде, кто в эвакуации - распускали над своими носатыми птенцами посиневшие куриные крылья.
Дедушки - почти все воевали. Но это тоже был шанс на жизнь.
Мои, оба вытянули счастливый билет.
Дедушке столяру еще в финскую влетела в голову такая пуля, что сначала его год держали в госпитале, а потом отправили на военный завод, на фронт больше было нельзя - он стал глухим на одно ухо. Тот дед был - ПЕХОТА. Пехота - это часть населения, которая всегда по фигу всем остальным. Шанс ее - невелик. И повыбивало русскую пехоту в ту войну, наверное, так же, как европейских евреев - на 80%.
А второй - военкор, которые " с лейкой и с блокнотом, а то и с пулеметом первыми врывались в города" - он воевал до конца и по большей части
с пулеметом. Этот дед был отчаянно храбрый, но все же шанс выжить у него - военкора был чуть больше, чем у пехоты.
Но зато именно ему и светил верный шанс сгинуть в СВОИХ-НАШИХ лагерях.
У столярного дедушки - ЭТОТ шанс был меньше.
Он однажды получил партбилет году в двадцать четвертом, но вскоре его потерял, и бабушка уговорила его не пытаться его восстановить и никому не рассказывать, о том, что был в партии.
В двадцать четвертом еще многим казалось, что и революция, и партия, и власть - еврейские. Но - не моей бабушке. Она считала, что еврейской власти НЕ БЫВАЕТ, и порядошному еврею надо держаться подальше от любой власти...
Дед был столяр краснодеревщик и всю жизнь провел в реставрационных мастерских Русского музея.
Наверное, он и был первый художник в нашем роду.
А первый писатель - тот второй революционный дедушка.
В тридцать седьмом он был редактором главной газеты Красноярского края. Тогда он убежал в первый раз. Ночью, за час до того как за ним пришли. Убежал в Москву к брату, за справедливостью. Справедливость по поводу, отдельно взятого, явившегося из невнятной местности "величиной с шестнадцать Франций", дедушки - восторжествовала. ( Остальные братья и сестры в ту пору жили в Москве - их всех повязали).
А в сорок седьмом он второй раз убежал - уже из Питера, из "Вечерки" штурманом в Мурманск на селедошный флот.
Окажись пуля первого деда не умница, а, как положено, дура - отец все равно бы жил - он к началу войны уже родился. Но если бы другого деда забрали тогда, в Красноярском крае - мать моя могла бы запросто сгинуть в детдоме для детей врагов народа.
Так что я живу на этом свете, благодаря могучему инстинкту самосохранения революционного дедушки.
Живу - ОСТАТКОМ, ошметком ашкеназского племени и ощущаю себя отвечающей ЗА ВСЕХ.
За тех, у кого этот инстинкт вовремя не сработал.
Но выходит, что не сработал почти у всех - там в Европе.
Не одна я спрашиваю - отчего так случилось?
Это не могло случиться само собой. Все они ушли, потому что им нужно было УЙТИ.
А нам - нужно было остаться.
Многие, которые из евреев, выжили и в СВОЕЙ-НАШЕЙ мясорубке. Взять хотя бы секцию переводчиков. В разоблачительных статьях сорок седьмого года неоднократно указывалось, что подлые "космополиты" ОКОПАЛИСЬ именно там.
И этот ОКОП действительно помог, в отличие от другого - детской литературы, в которой, по наивности, тоже ОКОПАЛИСЬ многие, в том числе и несчастные обэриуты. В детском окопе удалось создать великую школу детской литературы, (так же как в переводном - продолжить великую школу перевода), но выжить - не удалось. Сталин заметил, что эти ребята ПОРТЯТ ДЕТОК, а это все равно, что, в прежние времена, девок портить - грех, караемый смертью.
И вместо реквиема - ДЕТСКИМ поэтам, ДЕТСКАЯ песенка Вероники Долиной:
Их вывели во двор поодиночке,
И не было с тех пор от них ни строчки...
Это - про Хармса в блокадном Ленинграде.
А расстрел Еврейского антифашисткого комитета и вовсе носит странное название "НОЧЬ ПОЭТОВ" - потому что именно в эту ночь - в чистом поле была расстреляна "Книга бессмыслиц" нашего детства про "...оставил на столе деревянный пистолет..." и про "...Анна Ванна, наш отряд хочет видеть поросят..."
А из переводчиков многие выжили. Маленькая книжечка тридцать седьмого года: Киплинг - "певец апологии империалистического хищничества", НАШ Киплинг - Оношкович-Яцына, Гутнер, Фроман, Фиш...
Кто они?
Что с ними стало?
Из фамилий даже неясно - кто мужчина, а кто женщина. Фиш почему-то снабжен полным именем - Геннадий.
А мое любимое всегда БЫЛО - Оношкович-Яцына.
И Костя Кузьминский рассказал:
Это - женщина. И как раз жена Геннадия Фиша!
Из девочек гумилевского семинара поэзии. Помните, Ирина Одоевцева рассказывает, как он учил их, ни в коем случае не становится грибами, которые называются "подАХМАТОВки. (Кто бы моим ровесникам рассказал про грибы "подоОСИновики"!)
Наш "Киплинг" Гумилев - успел выучить своих девочек - мальчиков, хватило на НАШЕГО Киплинга.
Жива ли Оношкович-Яцына? В шестидесятые была жива, и это уже великое счастье...
Вокруг переводной поэзии остроумные евреи придумали целую систему выживания:
Один переводил какого-нибудь французского поэта шестнадцатого века, другой, в качестве литературоведа писал статьи об этом поэте, третий же писал о великолепном искусстве переводчика.
При этом французский поэт был лирик, воспевающий какую-нибудь даму или наоборот яростный любитель каких-нибудь НАШИХ ФРАНЦУЗСКИХ БЕРЕЗОК. ( Или что там у них полагается? Можжевельник?)
Таким образом, на одной французской могилке шестнадцатого века могли выжить и выкормить потомство целых "ТРИ ЖИДА В ДВА РЯДА".
При этом я думаю, что некоторые французские могилки были фальшивыми поэтов никогда не существовало, и их сочинили сами переводчики.
Так эти хитрые ребята дотянули до сорок седьмого года в полном ладу одновременно, и с собственной совестью художника, и с окружающей бессовестной идеологией.
В сорок седьмом, поняв, что брать их НЕ ЗА ЧТО, начали брать - за то, что еврей. Но это опять давало - чуть больший шанс на жизнь, из севших в сорок седьмом, многим удалось дотянуть живыми до пятьдесят третьего, когда смерть начала отступать от лагерей. Шесть лет - не двадцать пять и не семнадцать. Сквозь все пытки, допросы и столыпинские вагоны, все равно шанс был.
Многие выжили и вернулись.
Они то и завезли в Питер мат, в качестве разговорного языка литературной интеллигенции.
Они, городской народ, узнали его там - на лесоповале и влюбились.
Ну, как было не влюбиться, им, повенчанным с русским языком в семнадцатом году, (брачная простыня была красная, как положено). И с тех пор благоговейно вслушивающимся в каждый его закоулок.
Я не утверждаю, что юных питерских барышень надо обучать мату. Конешно нет, пусть вырастают новые "смолянки" или Достоевские Настеньки.
Но сама я от мата не откажусь, хотя бы в память о тех, из чьих рук я его получила, от "наших Киплингов на языке идиш".
Они то и бросились тогда - после ПЕРВОЙ НОЧИ в крови, в пожаре спасать добро.
То, что они называли "добром" - бросились не к сундукам - к стишкам.
К языку - главному трофею. И тряслись над ним все эти годы.
НАШ Киплинг. Потом были НАШ Лорка, НАШ Селинджер...
Все эти переводчики, редакторы, корректоры, Риты Райт, Норы Галь, потом уже из их рук мы получили всю свою Америку. Мы их застали уже старушками. Старушек как всегда больше, чем старичков.
Секция переводчиков... Там спрятался и отец Алеши Хвостенко, рожденный в Лондоне, в семье левых эсеров. Туда вернулся и Старик Лихачев, не академик, но воспитатель целой плеяды питерских юношей.
