Юля Беломлинская - Бедная девушка или Яблоко, курица, Пушкин
Мочалка молился все больше и больше, но дух его слабел - я все-таки очень ему нравилась. Трезвый он еще как-то держался, а в пьяном виде - ему было совсем трудно. Тут нужно опять лирически отступить и пересказать самую чудесную из всех Мочалкиных историй - про смерть председателя.
Смерть председателя.
Там было про каких-то важных шишек из Москвы, у которых было такое развлечение - они ездили к одному своему знакомому на конзавод. Он кем-то работал на конзаводе. Конюхом, наверное - нет, вспомнила - КОНОВОДОМ! В общем, они приезжали к нему и садились там, прямо на конзаводе, бухать. И вот однажды им захотелось поглядеть, как ебутся кони - это ведь здорово, когда кони ебутся. А с ними пил председатель - Тихон Петрович. Вот привели коней, а конь - породистый и он сам в кобылу залазить не может. Тогда эти ответственные работники и говорят:
- Ну-ка, Тихон Петрович, помоги ему.
Председатель встает. Все они пьяные уже в стельку, и одет он в исподнее - штаны и длинную рубаху. На груди у него (даром, что председатель коммунист) - нательный крест на гайтане - это такой кожаный шнурок. И вот берет он коня и начинает вставлять его в кобылу, вставляет и случайно конский хуй продевает сквозь этот самый гайтан, и в тот момент, когда конь вошел и - пошла у них ебля коромыслом, люди видят - Тихон Петрович задергался, как сумасшедший на своем шнурке, как на удавке и через несколько секунд - помер. Удушился. Никто ничего сделать и не успел.
Вот такая история и странным образом она переплетается с той, которая случилась со мной. С появлением в моей жизни Мочалки, мелкие бесы невероятно активизировались - ведь им не с кем так весело не играется, как вот с такими, которые исступленно молятся - вспомните, "Вий" например. Мочалка был для них - настоящий праздник.
И вот однажды, выпив лишнего, он полностью не выдержал и поплыл. В мою сторону. Начал меня обнимать, целовать... ну опять дело было на мази - и я даже с интересом ждала - чего ж в этот то раз случится... но ТАКОГО - уж никак не предполагала.
Мочалка решил меня, как следует приласкать, наклонился над моими чреслами... а на груди у него все на том же гайтане висел крест. Он, шатаясь от пьянства, наклонился надо мной совсем низко, раздвинул мои колени ... и вдруг я почувствовала, что внутри у меня что-то твердое и острое! Я испугалась и захлопнула колени, и тут голова Мочалки дернулась... ужас какой! Я поняла, что это захлопнулось у меня внутри. В общем, тут уж я совсем расстроилась, заплакала и велела ему уходить немедленно в другую комнату.
Он довольно быстро уснул, да и вообще по пьяной лавочке не придал этому событию особого значения, а я все лежала и думала:
К чему бы это? Коты на диванах... кресты в ... что все это значит?
У меня никогда не бывает долгого стояния в раздумье перед камнем "Налево пойдешь... Направо пойдешь..." - если внимательно поглядеть на эти дорожки - всегда заметишь, что на одной из них валяется, ну, например твой детский ботиночек или что-нибудь в таком духе и ясно, что идти надо туда и только туда.
В общем, я решила креститься, но только, как-нибудь минуя именно ту церковь и того батюшку, которые были так милы моему сердцу. Там нужно было заниматься Православием, и все крещеные русские евреи страдали повышенной экзальтацией. Они полностью ощущали себя теми - первыми христианами, которых вот сейчас схватят и выпустят на манеж с дикими зверями, или начнут колесовать. А их вместо этого всего лишь отлучали от повышенной пайки делов-то! Кроме того, многие из них произносили с надрывом:
"Я, как христианин!..." - а это звучит, таким уж кундеровским кичем ну, невозможно себе представить, Иисуса, который так говорит. А зато легко себе представить Великого Инквизитора - он завинчивает испанский сапожок и повторяет: "Я как христианин, обязан...".
Поэтому я пошла в Русскую зарубежную церковь, где меня никто не знал. По блату. Блат был Жорка-Конокрад - молодой расстрига (тоже наследство Кузьминского), выгнанный из семинарии за соблазнение казенных сирот. Это был мой крестный отец. Он сильно прилепился к Русской Зарубежной и устроил мне там по дружбе - чтоб можно было не заниматься. Крестную мать я выбрала по красоте - высокую украинскую девушку Олю, лицом она была вылитая старинная икона. При этом она была некрещеная и дико агрессивная - пошла однажды со мной в мою церковь на исповедь и потом долго возмущалась, что батюшка не велел ей жить с чужим мужем - утверждая, что это грех.
- Наглость, какая! Сам бы попробовал жить один как перст в этой подлой Америке!
Батюшка был очень старый дедушка - отец Дмитрий. Он выдал мне длинную белую рубаху и велел лечь в ванну - настоящую, большую старую ванну, которая стояла в крестильной комнате. Прямо в рубахе. Потом он окунул меня туда с головой - на секунду. И читал всякие молитвы. Еще водил моих крестных родителей вокруг ванны кругами. Там в этой Русской зарубежной все было очень капитально и вообще как положено. Но зато бабки отличались такой злобностью, что однажды мне даже пришлось сказать одной из них строгим голосом, что я, собственно говоря, пришла в гости вовсе не к ней. Все равно я иногда туда заходила - только там была наша главная питерская Бедная девушка - Ксения Блаженная. В Московскую церковь я тоже приходила - на Рождество - там был огромный зал и пел настоящий хор, и все-все наши разбойники, блудницы и мытари собирались в этот день - торжественные и нарядные. Работницы топлессов надевали белые платочки, а бандюги - черные рубашечки. И все мирились - ну кто-кого недострелял. Но стоять там среди этих Бедных девушек было так хорошо. Вообще - в любой церкви хорошо.
Но я стала ходить в ту, что давно мне приглянулась, в Автокефальную. Там снаружи не было никакого здания - просто дверь с крестом, а внутри крошечная церковь. И хор - человек пять - шесть. Регентша была ливанская христианка. Я приходила каждую субботу и стояла всю вечерню. Стояла и молилась. Я знаю только одну молитву "Отче наш", читаю ее всю жизнь, каждый вечер и даже сочинила о ней сказку "Курица". У меня везде - курица. (Ну там, где не яблоко или Пушкин). Но в этот раз я молилась не "Отче нашем", а просто строчкой из Галича, потому что у меня была особая просьба, и эта строчка как нельзя лучше отражала суть дела:
Все я, Боже, получил сполна
Где, в которой расписаться ведомости?
Об одном прошу, спаси тот ненависти.
Мне не причитается она.
Ничего такого "сполна" я, слава Богу, не получала, но для рифмы и красоты молилась именно так. Я старательно молилась целых полгода, и постепенно меня стало потихоньку отпускать. Не чувство одиночества, оно не ушло - я не вписалась в их церковно-общинную жизнь с чаями и пирогами очень светлую, но совсем для меня чужую. Так и осталась в "Самоваре". Но злобное отчаянье стало отступать. Ничего не изменилось - вокруг меня, но что-то стало меняться внутри. Прачешная сработала.
Во-первых, ты стоишь там и думаешь - под это пение и глядя на все эти иконы. Там в той церкви была фреска - высоко под потолком - я все пыталась ее разглядеть, и сослепу, мне казалось, что там изображен какой-то трамвай вот такие два красных вагончика, и в них люди. Почему? В Нью-Йорке трамвая нет, а есть в Бостоне. Самый что ни на есть настоящий красный - НАШ РУССКИЙ ТРАМВАЙ (не хуже березки). Из Бостона как раз приезжал каждую субботу наш батюшка - отец Михаил. Там в церкви работала его мама - Валентина Петровна. Я стояла и думала, что Бог - каждую субботу приезжает из Бостона на трамвае с мамашей и сотоварищи. И потом объезжает всю землю на трамвае. И тут я подумала, что ему видно очень трудно и за всем не уследить - на трамвае далеко не уедешь. Да и на раздаче тяжело стоять, если руки проткнуты гвоздями. Ему нужно много, много, много помощников.
И, наверное, мои мелкие бесы - это вовсе ангелы, ну такие ангелы дворняжки, и они кусают за ноги, они давно уже пытаются заставить меня перестать стоять в очереди и ныть, что мне горбушку недодали, а начать самой как-то приводить жизнь в порядок. Сначала внутри себя, потом понемножку вокруг, ну сколько смогу. В общем, то если бы каждый так поступил наверное, стало бы Царство Божье на земле. Но каждому - некогда, а мне это явно подходило, просто раньше как-то не догадалась.
Потом служба кончилась, я подошла и разглядела эту фреску - конешно, никакой не трамвай - просто домики такие специальные - с обратной перспективой.
Пострадать за свое крещение, мне так и не пришлось, хотя как только наступило лето - всем стало очевидно, что я хожу с крестом - в то лето носили индийские платья с огромными декольте, и как бы низко он не висел (нельзя же совсем на пупе носить, как покойный председатель Тихон Петрович вот он и допрыгался!), все равно был виден и желающие схватиться за него лапой, с каким-нибудь упреком, не переводились. Но я тут же бойко отвечала, что мать моей матери - армянка - христианка и по еврейским законам - я никакая не еврейка. Это - чистая правда, но зато по армянским законам - я никакая не армянка - так как у них все считается по отцу. Но никаких армян вокруг не было, а были, как обычно только евреи и русские. Евреи были крещеные и некрещеные, а русские, как обычно, делились на антисемитов и юдофилов - и никого в середине - так что им всем было, что сказать по моему поводу. Но я, обозначив себя, как жертву религиозного парадокса, от всех этих бесед отбоярилась.
