Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
– Ты замечательно говоришь по-французски, – похвалил Анри, в душе надеясь, что невинное замечание не вызовет у голландца нового приступа веселья. – Ты учил его в школе?
– Нет, я просто давным-давно жил в Париже, пытался стать галеристом, как Тео. А потом даже работал учителем в небольшой английской школе. Самый верный способ выучить иностранный язык – это начать его преподавать.
В его глазах снова вспыхнули озорные смешинки, и Анри затаил дыхание.
– Надеюсь, ты не откажешься пообедать вместе с нами, – быстро проговорил он. – Тебе непременно надо попробовать стряпню Агостины. А потом, если хочешь, мы могли бы заглянуть в мою студию.
На этот раз новичок не рассмеялся, а лишь благодарно улыбнулся. Анри подметил, что у него необычайно чувственная улыбка.
За трапезой Винсента завалили вопросами о Голландии: о мельницах, каналах, тюльпанах, сыре. О точном произношении его имени, звучание которого очень напоминало бульканье, издаваемое при полоскании горла. Есть ли в Голландии такие заведения, как мастерская Кормона? Есть ли у них там Салон и нужно ли вылизывать каждый мазок и зубрить анатомию? А Рембрандт? Много ли работ Рембрандта он видел? А посещал ли он его дом в Амстердаме – или Роттердаме, короче говоря, где-то в Голландии? А девушки, какие они там? Они страстные? А как насчет их сноровки, а? Или они холодны, как мороженая рыба? Короче, здесь, на Монмартре, девки сначала немного ломаются, но быстро входят во вкус. Потом им начинают нравиться скандалы. Чем грандиознее скандал, тем сильнее любовь. А голландские девушки, они тоже такие?
Студенты с любопытством разглядывали рыжеволосого тридцатитрехлетнего старца, затесавшегося в их компанию и обстоятельно отвечавшего на каверзные вопросы на правильном, гортанном французском, впившись в собеседников цепким соколиным взглядом голубых глаз.
– Ты, наверное, уже видел в Лувре нашу «Мону Лизу»? – светски бросил Анкетен. – Вот это настоящий шедевр, а? Неподражаемое произведение искусства. Лишь божественный Леонардо мог написать такую картину. Это величайшая картина всех времен, и, – он с вызовом обвел взглядом всех сидящих за столом, – я готов плюнуть в рожу каждому, кто посмеет сказать, что это не так. – Затем он снова обратился к Винсенту с многозначительной улыбкой: – На прошлой неделе я ходил в Лувр специально – чтобы посмотреть на нее. Она так совершенна, так благородна, так божественна, что я едва удержался, чтобы не упасть перед ней на колени.
– Чего же так? – с издевательской усмешкой перебил его Анри. – Да и с чего ты взял, что это величайшее произведение искусства? И прежде всего, откуда тебе знать, что эту картину написал именно Леонардо?
– Откуда я знаю?! – Анкетен свирепо взглянул на Анри. Он очень ревностно относился к своему титулу непревзойденного спорщика. Любой, кто осмеливался вступить с ним в диспут, делал это на свой страх и риск. – Вы только гляньте на него! Эта козявка хочет знать, откуда я знаю, что Леонардо написал «Мону Лизу»! – Голиаф на поединке с Давидом, наверное, усмехался именно так.
Подкрепившись большим глотком розового вина, Анкетен промокнул салфеткой светлые усы и внезапно грохнул кулаком по столу.
– Так я тебе скажу, тупой недоумок! – выкрикнул он, грозно уставившись на Анри. – Я скажу тебе, откуда я знаю, что именно Леонардо написал «Мону Лизу»! Я чувствую это, ясно? Я чувствую это вот здесь, в своем сердце!
– Я не спрашивал тебя, каким местом ты это чувствуешь. Я, например, могу чувствовать вот здесь, в своем сердце, будто ты просто придурок, однако не факт, что это и в самом деле так. Или как?
Студенты покатились со смеху. Винсент зажег короткую прямую трубку. Анкетен побагровел от злости. Только что он пропустил досадный удар.
– Эта улыбка! – вдохновенно заговорил он. – Даже такой слепой недоносок, как ты, заметит эту трепетную, неуловимую, сводящую с ума улыбку в ее глазах. И если ты скажешь, что она не улыбается глазами, то я плюну тебе в рожу!
– Да пусть она улыбается хоть пупком, мне-то что… Все, что меня в данный момент интересует, так это с чего ты взял, будто ее нарисовал Леонардо.
Над столом нависла неловкая пауза.
– Это же элементарно! – фыркнул Анкетен в новом приступе вдохновения. – Его техника! Да, друг мой, техника. Наложение мазка. Рука Леонардо всегда узнаваема. – Он откинулся на спинку стула, рассчитывая увидеть смущение на лице противника. – Что ты на это скажешь?
– А вот что, – усмехнулся Анри, – и попробуй уяснить это своими никчемными куриными мозгами, если сможешь. В Лондоне есть музей. Называется Национальной галереей. Можно сказать, что это их Лувр. И там у них хранится вариант Мадонны, отличный от нашего. Предполагается, что она написана Леонардо при участии одного из его учеников… Подожди, не перебивай меня, – поспешно сказал он, заметив, что Анкетен уже открыл рот. – Никому еще так и не удалось установить, какие фрагменты картины написаны самим Леонардо, а какие – его учеником. Мазки похожи как две капли воды. Возможно, вся картина выполнена учеником.
Анкетен раскурил трубку и теперь выпускал клубы табачного дыма в лицо Анри, что являлось испытанным методом устрашения.
Анри закашлялся, разгоняя дым рукой.
– А вот теперь я, с твоего позволения, так уж и быть, скажу, как узнать, что «Мона Лиза» написана именно Леонардо.
– Ну ладно! – усмехнулся Анкетен, наслаждаясь произведенным эффектом. – Валяй!
– Там на раме есть маленькая медная табличка – вот как! – Анри ехидно глядел на оппонента. – Да, мой друг. Такая маленькая медная табличка, на которой написано: «Леонардо да Винчи. 1452–1519». Прочел – и сразу все ясно. А наткнись ты на «Мону Лизу» в ломбарде, где она валялась бы в пыли и без рамы, то подумал бы, что это ничем не примечательный портрет эпохи Ренессанса, за который можно дать франков пятьсот, не больше.
– Ух, и натворил бы я дел, будь у меня пятьсот франков! – мечтательно проговорил Рашу.
– Ну а в Лувре, – продолжал Анри, когда студенты немного успокоились и перестали рассказывать друг другу, что бы они сделали, имея пятьсот франков, – о да, в Лувре уже совсем другое дело! Там ты снимаешь шляпу, ходишь на цыпочках и разговариваешь шепотом, как в церкви. И по пути ты читаешь те маленькие медные таблички. Корреджо… Рембрандт… Тициан… Рубенс… И всякий раз ты мысленно преклоняешь колени и осеняешь себя крестным знамением. К тому времени, когда доходишь до «Моны Лизы», ты уже едва держишься на ногах от благоговения. Ты уже видишь в ней не престарелую домохозяйку из Флоренции со сложенными на животе руками. Ты видишь Леонардо! Легендарного, романтичного,
