Мулен Руж - Пьер Ла Мюр
Она внезапно предстала перед Анри, стройная, светловолосая… настоящая девушка-весна – модистка в маленькой шляпке с вуалью, в грошовом боа, которое Лукас подарил ей на Рождество. Очевидно, Жюли все-таки справилась с одолевавшими ее угрызениями совести. И уж точно она не собиралась больше отвешивать Полю пощечины. Да уж. Ее любовь к симпатичному, но совершенно посредственному норманну проявлялась в каждом жесте, в каждом взгляде, в том, как она украдкой нашаривала под столом его руку. Было так волнующе – и немножко стыдно – наблюдать столь откровенное проявление чувств в общественном месте. Столь полное и бесстыдное подчинение порядочной девушки своей чувственности. Лукас оказался прав: поцелуи действительно интересно влияют на женщин…
Тем вечером они обменялись несколькими вежливыми фразами. Дважды она улыбнулась ему через стол. Он наблюдал, как в перерывах между танцами она попивает вино, звонко хохочет, что-то болтает о «Шапо Флёри», мол, они работают только «на заказ», и как однажды ей пришлось ждать саму мадам Сару Бернар. Пока она щебетала, Анри подмечал ее красоту, бросая на девушку быстрые, мимолетные взгляды. Он украдкой скользил взглядом по фигуре, представляя упругие, вздернутые груди под дешевой блузкой, светлый пушок под мышками, теплые округлые бедра. Это было совершенно новое, странное ощущение, одновременно приятное и болезненное – тайное созерцание женщины, которая была такой близкой и в то же время недоступной и далекой, словно звезда. Именно тогда с ним началось твориться неладное.
Вечером, когда Анри возвратился в свою тесную комнатку, она снова вернулась к нему. Во сне, разумеется, но сон этот казался реальнее яви. Они лежали на кушетке у окна его студии. При тусклом свете лампы ее тело казалось янтарным. Соски походили на лесную землянику, они были алыми и твердыми от охватившего ее желания. Он нежно ласкал ее, целуя наугад везде, куда мог дотянуться, проводя пальцами по плоскому животу и бокам. Внезапно их губы соприкоснулись, а дыхание слилось. Застонав от удовольствия, она выгнулась, ее бедра раздвинулись, и они слились в экстазе, став единым существом.
Анри проснулся, задыхаясь, чувствуя себя совершенно опустошенным. Это было совсем новое ощущение, о существовании которого он не подозревал. У него даже ноги перестали болеть. Тогда он и сам не знал, сон ли это или нет, и долго неподвижно лежал на узкой кровати, затаив дыхание, будучи не в состоянии думать, слишком счастливый, чтобы снова заснуть. Просто тихо лежал в темноте и улыбался.
С тех пор это повторялось каждую ночь. Днем Жюли тоже была с ним, невидимая для окружающих, но столь реальная для него, что когда она на самом деле приходила в «Эли» или «Нувель», то казалась просто отображением его мечты. Она улыбалась ему из глубины темного фона, который он создавал для «Икара», дразнила его, когда мадам Лубэ читала вслух газету или когда друзья спорили, выпуская клубы табачного дыма друг другу в лицо. Иногда она бывала игрива. А порой, наоборот, нежна до невозможности. А временами и жестока. Это было глупо, очень глупо с его стороны. Она не любила его и никогда не полюбит. К тому же они едва знакомы…
Вздрогнув, он поспешил отвлечься от мечтаний, заставив себя внимательно оглядеть собственное творение. Хорошо, очень хорошо… Левая рука получилась похожей на детскую теплую перчатку. Кормону должно понравиться. К тому же основные тени были попросту неподражаемы. Цвет настоящей дорожной грязи…
Его мысли безудержно возвращались к Жюли, однако, обладая бесконечно гибким умом, на этот раз он сумел взглянуть на происходящее с шутливой, почти фамильярной отрешенностью. Все было совершенно просто и естественно. Ничего особенного! Его просто тянет заняться любовью, затащить в постель приглянувшуюся девицу – вот и все. Даже странно, что подобных желаний не возникало прежде. Может, свою роль сыграла его долгая болезнь… Что до Жюли, то она, скорее всего, просто плод его воображения, вроде тех красавиц, что склонялись над поэтами, когда те писали сонеты. Она попросту воплощение его смутных, неосознанных устремлений. Ему нужно всего лишь обзавестись подружкой, обычной девушкой из плоти и крови, переспать с ней. Все очень просто. Ничего особенного. Тем более что девушек на Монмартре более чем достаточно. Эти разбитные девицы страстно желают любить и быть любимыми, жаждут ласки, мечтают о красивых шляпках, модных нарядах и ужинах в дорогих ресторанах. И если уж на то пошло, все они жадные до денег. Так что никаких проблем, даже думать не о чем…
– Перерыв пять минут.
Голос смотрителя внезапно нарушил ход раздумий Анри. Нанеся на холст последний мазок, он отложил палитру, поднял с пола трость и направился к сухопарому рыжебородому студенту в дешевом синем костюме. Молодой человек не обратил никакого внимания на объявленный перерыв, продолжая неловко водить кистью, что выдавало в нем новичка.
– Тебя зовут Винсент Ван Гог, да? Твой брат ждал тебя после праздников.
– А ты… ты Тулуз-Лотрек, верно? – Новичок перестал рисовать и сосредоточил взгляд влажно поблескивающих, как опалы, глаз на Анри. – Тео рассказывал мне о тебе.
– Ты когда приехал?
– Только вчера, но я уже успел побывать в Лувре!
Он произнес это с таким благоговейным придыханием, что Анри невольно улыбнулся. Лицо новичка мгновенно посуровело, а взгляд сделался колючим.
– Почему ты смеешься? Я что, сказал что-нибудь не так?
– Нет-нет! Пожалуйста, извини. – Тео был прав, его брат и в самом деле был обидчив. – Я смеялся не над тобой. Просто подумал, что люди тратят слишком много времени на это старое кладбище.
– Кладбище? – озадаченно повторил Винсент, но уже в следующее мгновение его осенило. – Кладбище – это Лувр-то! Очень остроумно! Ха-ха-ха! Ох-хо-хо!
Винсент безудержно расхохотался, смех его был материален. Этот смех струился из его глаз, заставлял подрагивать кадык на жилистой шее, ниспадал каскадом на плечи, грудь, длинные руки. Столь бурное веселье черпало силы в себе самом, переходя в хриплый, захлебывающийся гогот.
– Кладбище! Ха-ха-ха!.. Ох-хо-хо! – В изнеможении он согнулся, словно в приступе боли, и смех полился из него, словно вода из выжатой губки. Ван Гог походил на человека, одержимого демоном смеха.
Анри с недоумением наблюдал за художником. Неужели все голландцы так смеются? Тем временем в мастерской смолкла обычная непринужденная болтовня – студенты не могли оставить без внимания подобное проявление радости. Даже Большая Мария, полировавшая ногти о лацкан черного кимоно, тоже пристально глядела на новенького.
В конце концов смех понемногу стал утихать, превращаясь в булькающие смешки.
– Это было очень смешно! – выдохнул
