Почти 15 лет - Микита Франко
Поэтому просто сказал:
- Ага.
Выключил экран смартфона и убрал мобильный в карман. До конца полёта она с ним больше не разговаривала (он предусмотрительно заткнул уши наушниками, но музыку при этом не включал).
Самолёт приземлился в Толмачево в восемь часов вечера по местному времени. Лев, шагнув на лестницу-трап, мигом вспомнил, какое пекло здесь бывает, несмотря на репутацию суровых сибирских холодов – на термометре было не меньше тридцати градусов, хотя дело близилось к закату. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и спустился вниз.
Он снял квартиру на улице Немировича-Данченко – в доме, окна которого выходили прямо на центральный вход областной больницы. Раньше они жили на правом берегу города возле метро Заельцовское, и каждое утро Льву приходилось добираться до левого берега по пробкам (местным коммунальным службам так и не рассказали, что такое снегоуборочные машины, поэтому зимой пробки превращались в настоящий ад), и теперь такая близость к рабочему месту казалась завидной роскошью. Но теперь ничего, кроме работы, и не было. Теперь не придётся ехать через весь город в школу, чтобы забрать Ваню и снова поехать с ним на левый берег на уроки музыки. И не нужно возить Мики к психологу, а потом ждать его целый час, потому что всё равно больше никуда не успеешь съездить. Раньше он ничего не успевал, а теперь ему некуда было торопиться. Жаль, он не знал, что раздражающие мелочи делали его счастливым – он бы ценил их куда сильнее.
Его новая квартира была подчеркнуто индивидуалистической. В такой невозможно жить вдвоём: комнаты проходные, вход в спальню осуществляется через гостиную, а у самой гостиной даже нет двери – только фигурная арка (как и на кухне). Лев сразу подумал, как неудобно здесь ссориться. Прерогатива хлопнуть дверью и закрыться есть только у кого-то одного, а второй, если уйдет спать на диван, даже не сможет организовать на нём личное пространство – раздражающий партнер будет всё время ходить туда-сюда.
Он заметил это всё мельком, даже не обратив внимание, каким заточенным на ссоры стало его мышление.
Ужасно хотелось спать – в Ванкувере было раннее утро и организм пытался подчиняться привычным биоритмам. Бросив сумку в коридоре своей новой квартиры («берлоги» начнёт говорить он уже на следующий день), он разулся и сразу отправился в душ. Провёл там целый час, из которых не меньше сорока минут ушло на бесцельное стояние под струями воды – и ладно бы думал хоть о чём-то, так нет же, всё то же самое, одна и та же фраза по кругу: «Я не люблю тебя больше». Он когда-нибудь перестанет её слышать?
Выйдя из душа, он взял сумку, но разбирать не стал, вытащил только одну вещь, второпях, если уж совсем откровенно, стащенную из шкафа – Славину футболку. Выбирать не приходилось, Лев опасался, что попадётся, поэтому, воровато отодвинув ящик комода со Славиными вещами, быстро прикинул, что ему нужно. Схватил футболку, небрежно оставленную сверху – значит, недавно надевал, значит, она им пахнет. Это было самым главным.
Только теперь он её разглядел: та самая розовая футболка с надписью «Totally Spies!», которую Слава надевал в коммьюнити-центр (а купил он её, кажется, в женском отделе сэконда, Славе всегда нравилось, что там можно найти безразмерную хрень непонятного происхождения).
Тогда Льва раздражила эта детскость (ну, и элемент девчачести – тоже раздражил), а теперь он аккуратно свернул футболку в сверток, забрался с ним в постель и прижал к себе, как прижимают новорожденных младенцев. Он вдохнул июльский запах – запах лесной травы и свежих фруктов – такой же, как двадцать лет назад. Слава неустанно менял ароматы, женские духи на мужском парфюм и обратно, а иногда сочетал и комбинировал, но сам по себе он пах сладко – летом, ягодами, лесной травой – когда Лев впервые его целовал, он вдыхал этот запах и думал, что это парфюм, а потом оказалось, что это и есть Слава.
Надышавшись, он осторожно отложил футболку в сторону – ему было страшно, что запах от его тела перебьёт Славин запах, и он больше не сможет к нему возвращаться.
Он натянул на себя одеяло, закрыл глаза и остался один на один с правдой. «Я не люблю тебя больше». Правда больше не заглушалась гулом самолёта, шумом города и журчаньем воды, теперь нужно было с ней как-то жить.
Он не знал, как с ней жить, поэтому заплакал.
Почти 15 лет. Слава [22]
Слава навещал Ваню каждый день, так повелось с самого начала. Он перевелся на удаленный режим работы – в компании пошли навстречу, узнав, что случилось, – и с первого дня госпитализации, прихватив с собой планшет и ноутбук, проводил в Ваниной палате с утра до вечера. Там ему было спокойней: Ваня ровно дышал рядом, размеренно пищал кардиомонитор, время от времени заходили медсестра и врач, всё это создавало умиротворяющую атмосферу, в которой Слава приспособился справляться с рабочими задачами. Дома или в офисе его одолевала тревога: точно ли всё хорошо? А они бы позвонили, если бы что-то пошло не так? А как скоро бы они позвонили?
В больнице же он тревожился о другом: как там Мики? Он слабо представлял, как проводит время старший сын – когда Слава пытался спросить, то слышал в ответ: «Гулял» или «Сидел дома». Без подробностей. Пока Лев оставался в Ванкувере, Славе было спокойней: по крайней мере, он знал, что в любой момент может на него положиться – если у Мики что-то случится, а у него самого не получится быстро оказаться рядом, всегда можно было надеяться на Льва. Теперь такой надежды не осталось: он был обязан находиться везде и одновременно. Кажется, именно это он обещал и Ване, и самому себе: быть достаточным для каждого.
Пока получалось быть достаточным только для Вани. Он рассказывал сыну, как они его любят, как они в него верят, как без него стало пусто и не по себе… Только о том, что Лев уехал – не рассказывал.
Теперь у него стало две точки отсчета: день Ваниной комы и день, когда уехал Лев.
На восьмой день Ваниной комы и на следующий день, как уехал
