В доме на холме. Храните тайны у всех на виду - Лори Фрэнкел

Пенн остался помогать и не произносил ни слова. Она была благодарна за помощь. И еще более за молчание. Рози была по локоть в мыльной пене, весь передник промок от мыльной воды, и тут Ру спустился вниз и продолжил дуться за уже убранным обеденным столом.

— Он хочет, чтобы его звали Коко Шанель, — угрюмо проговорил он. — Неужели это вас не беспокоит?

Рози только сделала напор воды сильнее, зато Пенн повесил полотенце и подсел к старшему сыну.

— Ему нравится шоколад. Подумаешь — большое дело!

— Это и есть большое дело, — возразил Ру. — Вы все время притворяетесь, что это не так, но это так. А как же его… ну, ты понимаешь.

— Пенис?

— Ага.

— Об этом мы пока не будем беспокоиться. Может, это просто период такой. Может, он пройдет.

— Но, если он пройдет, зачем вы его поощряете?

— Как это мы его поощряем?

— Вы позволяете ему носить девчачью одежду, играться с девчачьими игрушками и отращивать волосы.

— Верно, мы позволяем ему, а не поощряем его.

— Так скажите «нет».

— Возможно, ты уже заметил, — сказал Пенн, — что в нашей семье не так заведено. Когда можем, мы говорим «да». Всем вам. Но если мы говорим «нет», лучше бы вам поверить, что это серьезное «нет». Мы говорим «нет», когда вы хотите сделать что-то такое, что может вам навредить. В противном случае мы в основном говорим «да».

— Это может навредить ему.

— Может. Но в данный момент это, похоже, лучше альтернативы. В данный момент это кажется тем, что, как он думает, ему нужно.

— Но ты сам сказал, что дети не умеют принимать решения.

— Когда я такое сказал?

— За ужином. Ты сказал, что дети не могут переименовывать себя, потому что они не умеют принимать решения. Но если дети так плохо умеют принимать решения, почему вы позволяете Клоду решить быть тем, кем он не является?

— Потому что — а вдруг он как раз этим и является? — ответил вопросом Пенн.

В тот вечер после чистки зубов, сказки и выключения света, после того как мальчики уснули, а посуда была домыта, вытерта и убрана, домашние задания проверены, рюкзаки уложены и обеды собраны, после того как Рози и Пенн легли в собственную постель и выключили свет, дверь спальни скрипнула, открываясь, и голос в темноте прошептал:

— Я выбрал новое имя.

Рози откинула одеяло и перекатилась ближе к Пенну, чтобы Клод мог залезть на кровать рядом. Он положил голову ей на плечо и, казалось, тут же уснул.

— Клод?

— М-м-м?

— Твое новое имя.

— Ага…

— Какое?

— Поппи, — проговорил он. — Я хочу, чтобы оно было моим новым именем.

— Поппи? — прошептала Рози.

— Карми говорит, что евреи дают своим детям имена в честь умерших людей, которых любили. Я никогда не встречался с Поппи, но все равно ее люблю.

— Правда? — удивилась Рози.

— Ага. Потому что ей нравились куклы. И потому что она была твоей любимицей. Мне нравятся куклы. И я хочу быть твоей любимицей.

— Ты и так мой любимец, — она потерлась носом о его шею.

— Как думаешь, Поппи — хорошее имя?

— Я думаю, Поппи — превосходное имя.

Толчок

Как и многим вещам на этом свете, этой требовалось лишь название, чтобы стать реальной. Имя и отросшие волосы. Мистер Тонго говорил, что многие родители детей, подобных Клоду, шли в суд, чтобы изменить свидетельства о рождении и заверить документы; что многие дети, подобные Поппи, меняли школы, чтобы иметь возможность начать все заново там, где никто не знал, кем они были, и вместо этого быть теми, кем они на самом деле являлись. Все это казалось Рози излишне радикальным, потому что в этом возрасте, насколько она понимала, решающим фактором были волосы. Дети с короткими волосами были мальчиками; дети с длинными — девочками. Ребенок, снабженный пенисом, но желающий быть девочкой, должен был всего лишь назвать себя в честь покойной тетки и отрастить волосы, чтобы трансформация совершилась. По ее расчетам, оставалось три, может быть, четыре сантиметра — и волосы Клода отрастут настолько, чтобы закрыть уши, после чего она потеряет его, возможно, навсегда. Наконец-то у нее будет Поппи, о которой она всегда мечтала. Рози просто не была к этому готова — пока.

На них пялились в ресторанах, однако на их столик, накрытый на семерых, пялились всегда. Но на нее и Клода, когда они шли по делам только вдвоем, смотрели во все глаза и в торговом центре, и в продуктовом магазине, и в библиотеке, и это было ново. В те первые дни, с еще не отросшими волосами Клод по-прежнему смотрелся мальчиком в платье. Некоторые покупатели улыбались Рози с восхищением, а может, с жалостью, а может, просто с сочувствием. (Ну и что, что у них самих не было маленького сына, который хотел быть девочкой; они тоже были родителями, а это всегда что-то да значит.) Однако многие хмурились с неприкрытым неодобрением. Некоторые говорили Поппи: «Как-то ты странно выглядишь, нет?» или «Какое красивенькое платьице!» Или — с чувством — Рози: «Какой чудесный ребенок!» А другие, проходя мимо, громко переговаривались между собой: «Это кто был, мальчик или девочка?», или «И как можно позволять подобное ребенку?», или «Таких мамаш стрелять надо».

Однако к апрелю Клода больше не было, и Поппи, отрастив наконец волосы ниже ушей, так что получилась короткая, но несомненная стрижка «пикси», взяла верх. Его автопортреты стали сольными: только Поппи, а не вся семья, Поппи в золотом бальном платье, Поппи в фиолетовой короне с фиолетовым супергеройским плащом в