Падает снег - Марьяна Куприянова
– Ты серьезно, что ли? – заулыбался Сергей недоверчиво. Я нахмурилась.
– Сейчас мне как никогда не хочется шутить.
– Молодая хорошенькая девушка – геймер в завязке, – повторил он с сомнением. – Я многое видал, но не такое.
– Тем не менее, это так. Но если ты все еще не веришь, я могу тебе сказать, какую игру сейчас проходит твой брат, какого она жанра и какой будет финал.
Сергей заговорщически посмотрел по сторонам, будто нас могли подслушивать. Затем сложил руки на столе и нагнулся через них ко мне:
– Я тебе, конечно, верю. Но так, ради интереса. Мне хватит названия.
– Это третья часть «Crysis», шутер от первого лица разработки немецкой компании «Crytek», – я сказала это с интонацией, с которой детям объясняют, почему один плюс один равняется два.
– Крайзис, шутер, Крайтек, – Сергей неумело повторил ключевые слова и поднялся.
– Довольно старая игрушка, – скучно добавила я. – Но ради ностальгии можно поиграть.
Сергей вышел из кухни; с полминуты из комнаты Алексея доносились тихие голоса, потом Громов-старший вернулся, немного ошеломленный, но со счастливой улыбкой на лице.
– Мы точно встретились не зря, – проговорил он, присаживаясь. Я даже не стала спрашивать, все ли точно я определила – в этом у меня сомнений не имелось. – Ты же единственная можешь найти с ним общий язык, попытаться его разговорить, расшевелить, вернуть к жизни. Ты мой ключик, Вера. Я в этих его игрушках вообще не соображаю. Господи, спасибо тебе!
– Он ничего не заподозрил?
– Не думаю, – Сергея уже, кажется, занимало кое-что иное; взгляд его блуждал по комнате, в нем полнились мысли, одна гениальнее другой; голову его потрясали все новые планы.
– На лбу у тебя написано, что ты задумал, – усмехнулась я. – Даже не проси у меня этого.
– П-почему? – опешил Сергей.
– Потому что я и сама этого очень хочу. И собиралась попытаться, даже если бы ты не попросил.
Он воскликнул, что я чудо, схватил меня за руку, стал рассказывать о том, как он представляет себе будущее, где Леха наконец-то вернется, где братья помирятся и все дурное будет навсегда забыто и выброшено из памяти. Потом он стал рассказывать мне о своей невесте, о безупречной Юлечке. Единственное, что я о ней точно поняла, так это то, что она тянет из Сергея деньги, не торопясь со свадьбой. Но это не мое дело, и спасать еще и старшего брата, увязшего в трясине женского коварства, я не буду. По глазам вижу, что ему не нужна помощь, он влюблен по уши и не собирается ничего менять. Жизнь положит ради этой Юли, такое сложилось впечатление. Возникло острое желание увидеть ее, познакомиться, посмотреть, достойна ли она такого хорошего человека, как Сергей. Ведь любовь зла… мне ли этого не знать. И меня обманывали, и я обманывала… И пока сам не поймешь, никто тебе ничего не докажет. Полная слепота.
Оказалось, на кухне мы проторчали без малого два с половиной часа. Неплохая беседа, подумала я, и решила, наконец, переодеться в свои носки. Сергей прибирал на кухне следы нашего пребывания, а я, сняв носки Алексея и тщательно обнюхав их (пахли приемлемо), отправилась прощаться с Громовым-младшим.
– Лех, – тихонько позвала я, возникнув в дверях.
– М? – он не обернулся, естественно (слишком много чести), а следил за развитием красочной кат-сцены.
– Ну, спасибо тебе, за… ну, за носки.
– Ага, – ответил он безэмоционально.
– Ты меня очень выручил.
В ответ молчание. Я покашляла. Никогда в жизни еще не ощущала себя настолько лишней. Мне очень хотелось, чтобы он развернулся, и я еще раз посмотрела в его молочно-голубые глаза. Мне понравился этот цвет. Не бывает таких глаз у злых людей. Только у добрых, но сильно обиженных. У тех, кто не способен сделать зла, но и специально не делает добра, думая, что восстанавливают таким образом справедливость, нарушенную кем-то конкретно на них. Такие люди и жизни себя специально лишают, потому что жить им дальше не хочется, а жить нужно, и совесть-то мучает, не переставая. Знаю я такую психологию, знаю и не смею осуждать.
– Можно, я как-нибудь приду к тебе… в гости? – решилась рискнуть я. Дыхание сперло.
– Зачем? – палец его наконец коснулся клавиши Escape, картинка на экране застыла, а сам парень развернулся ко мне с неудовольствием, но тут же оробел, когда наши взгляды встретились. Он словно не помнил, с кем разговаривает, пока не повернулся.
– Ты задал мне вопрос: откуда я знала про гранаты. Мой ответ слишком длинный, чтобы я ответила сейчас. Нужно время, – выкрутилась я, сама удивляясь такой находчивости.
Алексей помолчал, раздумывая, не моргая, громко при этом сопя и трогая растительность на подбородке. Видимо, интерес в нем перевесил стеснение, и он пробасил:
– Хорошо, – он старался не глядеть на меня прямо.
– Когда? – официально спросила я, еле сдерживая радость.
– Дверь всегда открыта, если ты не заметила, – проворчал он и отвернулся к экрану, полностью надевая наушники.
Больше не скажет ни слова, подумала я. И так исчерпал свою дневную норму в десять единиц. Но и этому надо радоваться, судя по всему. Ситуация настолько тяжелая, что даже такой мелочи надо радоваться, как прорыву. Сергей подтвердил мои предположения.
– Ну как, установила контакт? – подмигнул он мне, когда я вышла в прихожую, чтобы собираться домой.
– Так точно. Даже больше. Кажется, на днях я иду к нему в гости.
Громов-старший отреагировал очень бурно. Схватив за плечи, он начал меня трясти и что-то громко шептать, заглядывая мне в глаза.
– Как хорошо, что я тебя сегодня облил! – воскликнул он и сгреб меня в охапку, потом отстранился с серьезным лицом. – Ну, я хотел сказать, то есть…
– Забей, – улыбнулась я. – Сама радуюсь.
XXI. Бастион
Я было решила, что отныне мои мысли будут занимать в основном братья-Громовы, но это было бы слишком просто. Женский мозг славится тем, что умеет, в отличие от мужского, обдумывать множество несвязанных друг с другом вещей одновременно. Мысленно я то и дело возвращалась к воспоминаниям, связанным с бедолагой-Андреевым. Чаще всего я прокручивала в голове тот вечер, когда мы сорвались с кресел и стали танцевать под музыку из «Криминального чтива». Уж не знаю, почему это так запало мне в душу. Максим, Максим. Перед глазами его лицо – то улыбчивое, с которым он ходит в институте, то настоящее, озлобленно-угрюмое. Что же делать теперь еще и с этими душевными волнениями?
Ясно, что. Целиком посвятить себя вытаскиванию Лехи из трясины, в которой он сидит уже пять лет. Пять лет,
