Истории Фирозша-Баг - Рохинтон Мистри
Машина остановилась в дальнем конце площадки. Доктор Сидхва, крупный мужчина, вышел из нее и потянулся за своим чемоданчиком. «Наверное, в корпусе "А" кому-то потребовалась срочная помощь, – решил я, – раз доктора вызвали в воскресенье». Он хлопнул дверцей, потом открыл ее и снова хлопнул, на этот раз сильнее. От удара старая машина немного качнулась, но дверь закрылась как надо. На ступеньках корпуса «А» появился Вираф. Я помахал ему рукой – просигналил, что жду.
Вираф был моим лучшим другом. Мы вместе учились кататься на велосипеде, взяв напрокат в «Сесил Сайклс» в Тар Галли замысловатую конструкцию с погнутыми колесами и залатанными шинами (пятьдесят пайс в час). Папа водил нас тренироваться на пляж Чаупатти, где вдоль побережья проложены широкие мостовые. Рано утром они были пустынны – бездомные предпочитали узкие боковые улочки, – если не считать голубей, которые собирались в стайки, ожидая человека, который всегда появлялся, когда на улицах просыпалась жизнь, и кормил их. Мы учились кататься по очереди, а папа бежал сзади и держал седло, чтобы мы не теряли равновесия. Еще он научил нас играть в крикет. Мама рассердилась, когда он принес в дом биту и мяч, и спросила, откуда у него взялись деньги. Сам он в школьной команде был боулером[119], и он научил нас, как делать лег-брейк и офф-брейк[120]. Он рассказал нам о легендарном Джасу Пателе, который родился с дефектом кисти руки, что оказалось идеальным для спин-боулинга[121], и как Джасу овладел искусством потрясающего кручения мяча, чего впоследствии боялись все великие мировые игроки с битой.
Теперь каждое воскресное утро мальчишки Фирозша-Баг играли в крикет. У нас был даже почти полный набор аксессуаров для крикета – один на всех. Не хватало только пары верхних перекладин и перчатки для ловли мяча. Тех, кто хотел играть, папа брал с собой на майдан Марин-драйв, делил нас на команды и сам становился капитаном одной из них. Мы отправлялись рано, пока солнце не так пекло и народу было не так много. Но однажды в воскресенье в середине игры папа сказал, что ему надо немного отдохнуть. Он сел на траву чуть в стороне и показался мне гораздо старше, чем когда отбивал или подавал лег-брейки. Он смотрел на нас с отсутствующим выражением на лице. И был таким печальным, как будто только сейчас понял что-то такое, чего понимать совсем не хотел.
После этого дня мы больше не играли в крикет на майдане. Одним нам туда ходить не разрешалось – наши игры были ограничены двором Фирозша-Баг. Мы не могли воткнуть колышки воротец в покрывающие дворовую площадку плиты и нарисовали мелом на черной каменной стене три белые линии. Но во дворе было слишком тесно для крикета. Кроме того, из-за неровностей на земле мяч отскакивал и подпрыгивал в непредсказуемых направлениях. После нескольких разбитых окон и жалоб соседей игры прекратились.
Я снова помахал Вирафу и подал наш с ним условный сигнал: «УУ-ууу-УУ-ууу», в манере йодль. Он помахал в ответ, потом взял чемоданчик доктора и пошел вместе с ним в корпус «А». Его вежливое поведение заставило меня улыбнуться. Ох уж этот Вираф! Хитрый парень, всегда знает, что делать, чтобы понравиться взрослым, и его с удовольствием принимали во всех домах Фирозша-Баг. Скоро он выйдет.
Я прождал не меньше получаса. Похрустел всеми костяшками пальцев, даже больших. Потом пошел на другой конец площадки, посидел несколько минут на ступеньках, но, устав ждать, поднялся по лестнице, чтобы понять, почему Вираф так обхаживал доктора.
Но доктор Сидхва как раз спускался вниз со своим черным чемоданчиком.
– Сахиб-джи, доктор, – сказал я, и он мне улыбнулся. А я побежал на четвертый этаж. Вираф стоял на балконе рядом со своей квартирой.
– Что это за маска-палис[122] с доктором?
Ничего не ответив, Вираф отвернулся. Он казался расстроенным, но я не стал спрашивать, в чем дело. Сочувственные слова мне никогда не давались. Я снова заговорил в том легком и веселом стиле, который мы все старались довести до совершенства, – правую руку уперев в бок и чуть-чуть наклонив голову.
– Ну, так как, яр, какие планы на сегодня?
Он пожал плечами, но я настаивал:
– Утро почти прошло, старик, не надо быть нытиком.
– Отвали, – сказал он, но голос у него дрожал. Глаза покраснели, и он тер их, как будто туда что-то попало. Я немного постоял молча, глядя с балкона вниз. Этот балкон на четвертом этаже был моим любимым местом. Оттуда можно было видеть дорогу за нашим кварталом, а иногда в солнечный день даже уголок пляжа Чаупатти и сверкающие на солнце волны. С моей веранды на первом этаже видна была только черная каменная стена.
Из квартиры доносились приглушенные голоса, дверь была открыта. Я заглянул в столовую, где несколько соседок из корпуса «А» окружили маму Вирафа.
– Может, сыграем в «Лудо» или в «Змеи и лестницы»? – предложил я и подумал: «Если он снова пожмет плечами, уйду».
Что я мог еще сделать?
– Хорошо, – ответил он, – только тихо. Если мама увидит, она нас выгонит.
Никто не заметил, как мы на цыпочках пробрались внутрь, все взрослые увлеченно что-то обсуждали.
– Папа очень болен, – прошептал Вираф, когда мы проходили мимо комнаты больного. Я остановился и посмотрел. В комнате было темно. Запах болезни и лекарств напоминал приемную в медкабинете доктора Сидхвы. Отец Вирафа лежал в постели на спине, и в его нос была вставлена трубочка. Из правой руки торчала длинная игла, которая зловеще заблестела, когда в комнату упали солнечные лучи. Меня передернуло. Игла соединялась трубкой с большой бутылкой, которая в перевернутом виде висела на стойке из темного металла, возвышающейся над кроватью.
В столовой мама Вирафа тихо говорила соседкам: «…у него в груди стало хуже, когда вчера вечером он пришел домой. Сколько раз я ему говорила, что подниматься на четвертый этаж в твоем возрасте и с твоей комплекцией не так легко. Поднимись на один, отдохни несколько минут, потом иди дальше. Но он же не слушает, не хочет показывать, что ему трудно. И вот результат. Не знаю, что буду делать. Бедняжка Вираф, не испугался, когда доктор…»
Лежащее на спине округлое тело больного растеклось по кровати и
