Истории Фирозша-Баг - Рохинтон Мистри
Папа закончил вырезать объявление и перечитал его.
– Да, это подходящее. Звучит многообещающе.
Он снова взялся за газету, потом вспомнил, что бормотала мамай-джи, и тихонько сказал мне:
– Если это дулиндар, который приносит несчастье, то как же я нашел такое хорошее объявление? Ох уж эти старики…
И вздохнул немного сердито. Потом поспешно добавил:
– Не останавливайся. Мне предстоит очень важная неделя.
И, хлопая ладонью по столу в такт произносимым словам, продолжал:
– Вырви… каждый… седой… волосок!
Между папой и мамай-джи не было настоящей вражды. Думаю, они даже симпатизировали друг другу. Просто ему не очень нравилось жить вместе с тещей. У них вечно возникали споры из-за меня, и мамай-джи всегда возражала маме и папе. Она была твердо убеждена, что меня недокармливают. Поскольку она не выходила из дома, единственная доступная ей пища была та, что приносил прямо к квартире уличный торговец. Мне эта еда нравилась, но находилась под строжайшим запретом: самоса[112], бха-джия[113], севгантхия[114]. Подходило и то, что она готовила для себя отдельно, потому что, по ее словам, мамина стряпня была напрочь лишена вкуса: «Пресная, как плевок, просто стоит колом в горле».
Так что я, ее любимчик, иногда потихоньку лакомился острейшими карри и едой, купленной у двери, когда папа был на работе, а мама на кухне. Перси, если он оказывался рядом, тоже перепадало. Надо сказать, что его железный желудок больше, чем мой, подходил для этих обжигающе-острых закусок. Но наши тайные пиршества неизменно разоблачались, и за них приходилось платить, выслушивая строгий и неприятный выговор. Мамай-джи обвиняли в том, что она хочет сжечь дотла мой желудок и кишечник своими жгучими богомерзкими карри или подвергает меня риску получить дизентерию и дифтерию: дешевая пища уличного торговца наверняка готовилась на грязном прогорклом масле – может, даже машинном, – непригодном для человека, как недавно обнаружилось в ходе правительственного расследования. Мамай-джи парировала, что, если бы они выполняли свои родительские обязанности, ей не пришлось бы прибегать к тайной кормежке и чхори-чхупи[115]. А так у нее нет выбора, ведь невозможно сидеть и смотреть, как голодает ребенок.
Все это беспокоило меня, хотя я старался не подавать виду. Когда начинались ссоры, я говорил, что от криков у меня болит голова, и удалялся на ступеньки дворовой площадки. Мучительное сознание вины, с которым я ничего не мог поделать, не давало мне присутствовать при их препирательствах. Потому что, хотя я с удовольствием участвовал в тайных пирушках с мамай-джи и обещал держать их в секрете, я выдавал все родителям в буквальном смысле – поносом и рвотой, что для мамай-джи служило неоспоримым доказательством моего ослабленного кишечника по причине отсутствия регулярного и правильного питания. Когда меня мучили эти ужасные спазмы, я обещал папе и маме больше никогда не есть то, чем кормит меня мамай-джи, и признавался во всех грехах. В глазах мамай-джи я становился предателем, но в то же время иногда было смешно слушать ее копрологические упреки: «Ест мою еду, а потом все обсирает и ябедничает! В следующий раз, прежде чем угощать, я заткну тебя большой пробкой!»
Из кухни пришла мама с тарелкой тостов, только что снятых с керосинки «Критерион»: неровно поджаренных и местами подгорелых по прихоти керосинового фитиля. Отодвинув комиксы в сторону, она поставила тарелку на стол.
– Послушай, – сказал ей папа, – вот что я только что нашел в газете: «Растущий концерн ищет молодого энергичного и мотивированного специалиста по работе с клиентами. Зарплата четырехзначная плюс накопительный фонд». По-моему, это то, что нужно.
Не дождавшись маминой реакции, он добавил:
– Если я получу эту работу, все наши проблемы закончатся.
Мама выслушивала такие объявления каждую неделю: предвестники надежды, они заканчивались разочарованием и досадой. Но она всегда позволяла первоначальной волне оптимизма захватить ее, поднимать вместе со мной и отцом все выше и выше, строить планы и мечтать, пока волна не выбрасывала нас на пустынный берег ждать следующего объявления и следующей волны. Поэтому сейчас ее молчание было странным.
Папа взял тост и, сморщив нос, обмакнул его в чай.
– Опять пахнет керосином. Когда я получу эту работу, первым делом куплю нормальный тостер. И мы больше не будем делать на «Критерионе» горелые тосты.
– Я керосина не чувствую, – сказала мама.
– Тогда понюхай, – ответил он, сунув ей под нос промокший в чае тост. – Понюхай и скажи. – Отец разозлился, что она сразу ему возразила. – Все из-за этих дурацких фитилей. Оригинальные «Критерионы» из Англии были что надо. Подрежешь фитиль один раз, и у тебя прекрасное пламя на несколько месяцев. – Он с отвращением откусил кусок тоста. – Ну, когда я получу эту работу, заменим нашу керосинку на плиту и баллон Бомбейской газовой компании. – Он рассмеялся. – Почему бы и нет? Англичане ушли семнадцать лет назад, пора и их керосинкам уйти.
Он дожевал тост и повернулся ко мне:
– Ты когда-нибудь тоже уйдешь, отправишься в Америку. Здесь для тебя нет будущего. – Он быстро поймал мой взгляд. – На это мы уж как-нибудь раздобудем денег. Я найду способ.
Лицо отца излучало любовь. Мне вдруг захотелось его обнять, но мы так никогда не делали, разве что в дни рождения, и, чтобы избавиться от этого чувства, я отвернулся и сам себе сказал, что он так говорит, только чтобы сделать мне приятное, потому что ждет, что я буду дальше выдергивать его седые волосы. К счастью, к отцу вновь вернулось веселое, оптимистическое настроение.
– Не исключено, что мы позволим себе и холодильник, тогда не придется ходить наверх к той тетке. Никаких обязательств, никаких одолжений. И тебе не надо будет убивать ее крыс.
Папа ждал, что мы присоединимся к его мечтаниям. Сочувствуя ему, я надеялся, что присоединится хотя бы мама. Мне самому не очень-то хотелось призывать на помощь свой энтузиазм.
Но мама резко ответила:
– Все твои идеи из разряда шейкх-чилли[116], они опять улетают в облака. Когда много планируешь, ничего не получается. Пусть все остается в руках божьих.
Папа опешил. Собрав всю горечь, он ответил ударом на удар:
– Думаешь, я никогда не найду работу получше? Я всем вам покажу!
Он бросил кусок тоста на тарелку и откинулся на спинку стула. Но быстро остыл и, превратив все в шутку, снова потянулся к газете:
– Что ж, придется вас однажды удивить: возьму и выброшу все керосинки.
Мне керосинки нравились, как и внушительного вида металлическая бочка на пятнадцать галлонов[117] для их заполнения. В «Критерионе» было небольшое круглое стеклянное окошко в углу
