Возвращение в Триест - Федерика Мандзон
Мать Альмы положила ему руку на лоб, не давая подняться, и говорила с ним тихим голосом, как делала в Городе душевнобольных, когда кто-нибудь кричал во сне, падал с кровати или расцарапывал себе голову до крови от страха, и она тогда садилась на стальные койки и медленно что-то говорила, и вскоре люди успокаивались, и не было нужды в ремнях, так научил ее революционно настроенный доктор.
– У меня сегодня день рождения, – сказал мальчик.
И Альмина мать поняла, что за все эти годы они ни разу не праздновали день рождения Альмы. Она ездила к бабушке с дедушкой (она все еще ездит к ним?), а когда возвращалась, был обычный день. Никакого праздника, никаких свечек или завернутых в красивую бумагу подарков. Никто в доме на Карсте не праздновал день рождения, и, если бы ее спросили, она бы не смогла назвать дату рождения своих родителей, она никогда ее не знала.
– Сегодня у меня день рождения, – повторил мальчик, будто разговаривал сам с собой.
– Когда я была маленькая, я жила в доме без дней рождений, – поведала ему она.
Он зарылся лицом в подушку, ему всего одиннадцать, и он рос в семье, где были поздравления и подарки, а теперь он один-одинешенек в доме, где не хватало мебели, книги громоздились стопками на полу вместе со счетами и крошками от печенья. Временный дом, куда люди приходили и уходили, и казалось, что одежда никогда не вынимается из чемоданов. В этот момент Альмина мать порадовалась, что дочь еще в школе.
Может быть, отсюда и берет начало их неспособность создать близкие отношения, будет думать она годы спустя, из всех этих пропущенных дней рождений. В любом случае слишком поздно что-то исправить, к тому же ее дочери никогда нет дома.
В эти дни ожиданий, когда на востоке Европы наступит конец света, Альма, если нет работы, ходит полазить по скалам в долине Валь-Розандра. Ее часто сопровождает репортер, у него тоже гибкое тело и соревновательный дух. Они подстраховывают друг друга на склоне, проворно взбираются вверх и неосторожно спускаются, раздеваются, царапая спину о кусты на скалах, едят сливовые ньокки в избушке над морем, в нем есть беспечность человека, хоть раз рисковавшего жизнью. Он рассказывает Альме о колокольнях, взятых на прицел пулеметами там, в Краине, и хоть она и понимает, что это истории из вторых рук, но он умеет присваивать такие истории, как никто. Все войны начинаются на окраине, говорил ее отец, – и много лет спустя Альма с этого начала бы материал о сегодняшнем военном конфликте, который она не собирается писать.
А Лучо не лазает по горам, он слишком поглощен делами, да и телосложение у него не подходящее: короткие конечности и могучие мышцы, которые он укрепляет при помощи гирь, спрятанных под кроватью. Когда вечером они созваниваются, Альма рассказывают какую-нибудь пустяковую подробность, он не слушает и спрашивает: «Где ты сейчас? Ты в постели? Раздеваешься для меня?» Она переводит разговор на другую тему.
Ей нравится лазить одной, потому что мозг освобождается и имеет значение только плавность движений; перенести вес на стопу, вытянуть руку и дотянуться до дальнего выступа, нельзя думать ни о чем другом, когда карабкаешься по скалам, важна только последовательность движений, ловкость восхождения. Время тоже не имеет значения: нет никакой разницы между «сейчас» и «потом». Устав, Альма садится, скрестив ноги, под склоном, опирается спиной о скалы, дает крови успокоиться и медленнее притекать к сердцу, дает мыслям снова завладеть ее телом. Она представляет себе, что там, на горизонте за горами, где сейчас танки, родился ее отец, в долине вроде этой, в русле реки.
В доме с хлевом или мельницей, во дворе, где пели песни на венгерском, идише, украинском. Ее отец в детстве гоняется за петухом, пока тот не набрасывается на него, растопырив крылья, и клюет под глаз, проделав дырку, которая останется шрамом на всю жизнь. Отсюда и единственный его страх – страх птиц. Она задумывается: собирал ли кто-нибудь из семьи травы и разбирался ли в них? Признавали ли они колдовство или религию? Легко сплетать легенды вокруг того, кто обо всем умалчивает. Люди, о которых мы ничего не знаем, вызывают в нас любопытство, игру воображения и, как следствие, восхищение. Ее отец был апатридом, который исчезал и появлялся без предупреждения, ни одного рассказа, чтобы реконструировать память, и уж тем более ни одной фотографии. Только один-единственный снимок выскользнул откуда-то во время переезда из дома на платановой аллее на Карсте.
На нем ее отец лет семи-восьми, волосы более темные, а лицо еще круглое. Вокруг несколько девочек. Он босой, а у них на ногах белые сандалии и кеды, непонятно, его босота – веление души или материнский приказ.
Фотография не раскрывает тайн, но показывает что-то реальное – они жили в деревне, за спиной невозделанное поле, забор какого-то участка, – и в то же время это выдуманный рассказ. Характер фотографу удалось поймать: окруженный девочками, он не отдает предпочтения какой-то одной из них, он смотрит в объектив и сжимает ногами мяч, симпатичный мальчишка, который не может определиться в своих предпочтениях, все к нему пристают, а он смеется, готовый вскочить и побежать играть. Сорванец, но с мальчишками не водится. Таким она представляет себе своего отца. Что стало со всеми этими девочками?
Альма сохранила фотографию в жестяной коробке, где держит иностранные монеты, подаренные тайком бабушкой с дедушкой, надежно запрятанной за столом в ее комнате, где оказывается также искромсанная на лоскутки одежда. Отец никогда не подавал виду, что заметил исчезновение фотографии, так что Альма не решилась расспрашивать его об этом мире, который все же существовал.
Хватит думать о прошлом, сказали бы ей в один голос родители. Не нужно смотреть назад, чтобы понять, кто ты, повторял ей отец во время их поездок на остров, ты можешь стать тем, кем хочешь. По его настойчивости она поняла, насколько ему самому не хватало такой возможности, но не знала, сколько труда – и боли тоже – ему стоило защитить ее от генетической информации, которую он так боялся ей передать, – если посмотришь назад, увидишь только ненависть, говорил он, все остальное стерто.
Впоследствии она вспомнит эти разговоры, когда в Белграде
