Изумрудная муха - Ольга Львовна Никулина
– Мусенька, ну зачем ты так? Я верой и правдой… – хныкал старик.
Люба вышла в прихожую, быстро оделась, шагнула за порог. За её спиной вырос Степан Кузьмич. Он был страшен. В его взгляде из-под косматых бровей было столько злобы, что Люба рванулась к лестнице. Позади услышала:
– Позвоню…
На улице морозный воздух вывел её из «столбняка», вернул к реальности. Она побежала на станцию.
В электричке Люба сразу в вагон не прошла, выкурила сигарету в тамбуре. Успокоившись, села в дальнем конце вагона у дверей, в углу, чтобы не было видно её заплаканного лица. Первый раз ей было так жалко тётю Муру, Мурочку, что заболело сердце. Трясясь в электричке, она вспоминала всё, что рассказывали о тёте Муре её бабушка, тётя Варя и Елизавета Ивановна. Перед глазами Любы оживали старые семейные фотографии, вся жизнь её предков по женской линии.
Сёстры с детства хватили лиха. Отец их, прадед Любы, Михаил Михайлович Михайлов, настоящий самородок по своим способностям, был отменным механиком. Сын крепостного из тех, о которых Собакевич говорил: «Я вам доложу, каков был Михеев, так вы таких людей не сыщете: силища такая, что в эту комнату не войдёт…» Прадед Михаил и до инженера по должности своей дошёл бы, да некогда было учиться. С детства на хлеб зарабатывал, денег на образование неоткуда было взять. Был он мечтатель, изобретатель, в голове его роились могучие проекты, да так и умирали, не подкреплённые научными знаниями. От этого терзалась его широкая натура, и он пил. Не пил бы – цены бы ему не было. Так говорила бабушка Любы Софья, старшая дочь в семье. Дочерей он любил, супругу свою, Любину прабабушку Наталью, уважал и даже немного боялся. Зарабатывал хорошо. Подолгу мог быть человеком положительным, степенным отцом семейства. Но жил в нём тот проклятый порок. По праздникам он запивал, бывало, на несколько недель. Хозяева терпели-терпели – учитывали его мастерство и трудолюбие в благополучные периоды, потом всё-таки отказывали от места. Утром, помолившись под образами, прабабушка Наталья брала с собой младшую, хиленькую бледненькую Мурочку, и шла к хозяину выпрашивать за мужа прощение. Она падала в ноги, а была она женщина грузная и носила, как тогда полагалось, несколько юбок. И нелегко ей было ползать перед хозяином или, что ещё унизительнее, перед молодыми приказчиками. Лгала, что муж образа целовал, божился перед иконами, что это больше не повторится. Но приближался очередной праздник, и история повторялась. Семье приходилось съезжать с казённой квартиры при фабрике на другую квартиру, похуже. Новый хозяин всегда знал, кого берёт, заставлял Михаила Михайловича поклясться перед образами, что в рот её, проклятую, не возьмёт. И правда, два или три праздника пропускал, миновав запой. И только в доме наступал мир и покой, как подходила Масленица, наезжали родственники. «Принесла нелёгкая!», – волновалась прабабушка Наталья. Что ещё хуже – мог запросто зайти кто-нибудь из старых дружков по пьянке, утащить Михаила Михайловича в кабак. Наталья его не пускала, он буянил. Вырвавшись, пропадал на праздничные дни, бузил с приятелями по трактирам. Пристрастился к петушиным боям, к игре в карты. Просаживал деньги, вытащенные из тайника супруги. Прабабушка Наталья была крепкая женщина, она находила его, и найдя, могла скрутить его, хмельного, доставить на извозчике домой, умыть, отпоить травами и утром отправить на работу. Но бывало, что на этом не кончалось, и на другой день он исчезал. Не приходил домой с работы, а где его искать – никто не знал, хитрым алкогольным умом он понимал, что супруга опять настигнет, и выбирал трактиры подальше от дома, куда она не догадалась бы заглянуть. Через несколько дней он приходил домой сам, злой, виноватый, а бывало, его приводили добрые люди. И опять Наталья молилась перед образами, собираясь кланяться хозяину. А Мурочка пряталась от неё, скандалила, не хотела стоять этакой жалкой сироткой перед барином – с малых лет осознавала, как это стыдно. Она не желала больше испытывать унижение… Доходило до обмороков. С матерью стала ходить Варвара, подросток. Она была послушной дочерью. Её милое простодушное личико должно было вызывать сострадание у хозяев. Софью никогда не брала. Девка красивая, как бы не было греха. Уже присылали к прабабушке Наталье не сваху, а догадалась – сводню. Пришлось спустить с крыльца, да ещё как следует наподдать пониже спины. Прабабка Наталья на заработки мужа не надеялась, работала сама на дому: принимала заказы на тонкие вышивки, в чём была большая искусница. Ей помогали Софья с Варварой, девочки трудолюбивые и старательные, рано узнавшие беду в своём доме. Они искусно чинили, заделывали дырочки, штопали и обновляли кружевные воротнички, манжеты, манишки, вуали, накидки. Из тонкой шерсти вязали шали и полушалки. Приучали и Мурочку, общую любимицу и баловня.
Шли годы, а дела в семье не поправлялись. Запои стали чаще, с работой у отца семейства дела шли хуже и хуже – хозяева таких работников не держали. Наконец Михаил Михайлович докатился до захудалой слесарной мастерской за Рогожской заставой, и семья поселилась в двух тесных комнатках в полуподвале. Прабабушке Наталье пришлось отказать доброй половине своей клиентуры из-за того, что далеко было к ним ездить, а многие стали забывать к ней дорогу. Рукодельниц в Москве и без неё хватало. На новом месте на их семейное тонкое ремесло спроса не было. Кругом жила беднота, и сёстрам пришлось браться за любую работу. Им приносили старьё, и они латали, перелицовывали, надставляли, комбинировали. Из-под их пальчиков вещи выходили как новенькие. Заказчиков было много, но платили они мало. А папаша косил злым глазом – три девки, замуж пора отдавать. Как напьётся – начинает придираться, мог и за косу больно дёрнуть, и выругать. Не попадало только Мурочке. Она умела к нему подластиться, растопить его сердце или куда-нибудь забиться, чтобы не попасть под горячую руку. Вот тогда папаша и стал называть её Мурочкой, в память о любимой кошке, которая долго жила у них в семье. С тех пор так и называли её близкие. Стал Михаил Михайлович узнавать про сватов. Давно равнодушный к делам семьи, тут он проявил неожиданную расторопность. И хотя у дочерей приданого не было, женихи нашлись, тоже из мастеровых, не слишком молодых и репутаций в околотке незавидных. Мамаша со старшими дочками совсем было приуныла, но пронесло беду: поп венчать отказался, велел подождать год-другой. Софье исполнилось пятнадцать, Варваре шёл четырнадцатый, Мурочке было десять. Росла она капризулей,
