Венера в русских мехах - Татьяна Васильевна Бронзова
Ранним утром вышел он из тюремных ворот на залитую солнцем улицу. Какое счастье вот так свободно шагать по мокрой мостовой, только что промытой поливальной машиной! Свободно дышать теплым весенним воздухом любимого города! Тревожила его только мысль о Людмиле. Он ничего не знал о ее судьбе с той памятной ночи, когда его забрали. Что с ней? Скорее добраться до телефона и позвонить. Петр поспешил в мастерскую, но…
Мастерскую Петра, по решению Союза художников, отдали другому скульптору. Картины его или уничтожили, или конфисковали. Никто не посчитал нужным уведомить его об этом. Всех Ильичей тоже куда-то вывезли. Наверно, отлили в бронзе и поставили на площадях многочисленных городов Советского Союза.
– Ваши вещи там, – указал новый хозяин мастерской на угол, куда свалил личные вещи Петра. – Что поместилось, я уложил в чемодан, а остальное, извините, укладывайте сами.
– Я сейчас не могу их забрать. Сначала я должен понять, куда это перевозить, – устало проговорил Петр. – Если разрешите, я только переоденусь.
– Переодевайтесь, – недовольно буркнул новый хозяин мастерской.
– И еще одна просьба. Разрешите сделать один звонок.
– Звоните, но недолго, – ответил тот.
Волгов набрал номер. Раздался зуммер гудка, и он услышал такой родной голос:
– Алло.
От волнения Петр не мог сказать ни слова. Он даже не думал, что так сильно любит эту девочку.
– Алло, говорите! Вас слушают.
– Это ты? У тебя все в порядке? – проговорил он.
У Людмилы перехватило дыхание, и самопроизвольно брызнули из глаз слезы радости.
– У меня все в порядке, если не считать, что тебя нет рядом. Где ты?
– Меня отпустили.
– Я немедленно лечу к тебе в мастерскую.
– Нет, дорогая. Мастерская теперь не моя.
– А где же мы будем жить? Тогда сейчас же приезжай к нам. Мои не против. Они очень жалеют тебя. А потом мы с тобой что-нибудь придумаем.
– Не беспокойся, у меня есть комната на Васильевском острове, в которой я прописан, – говорил Петр. Сердце его радостно билось от осознания того, что его любимая ждала его возвращения, оттого, что она говорит местоимение «мы», объединяя их вместе, как единое целое. – Правда, я не очень уверен, что и эту комнату не отдали какому-нибудь страждущему. Надо проверить.
– Тогда, действительно, сначала к нам, а потом мы вместе поедем смотреть, свободна ли твоя комната. Я жду тебя у метро «Автово».
Людмила, вне себя от счастья, примчалась на место встречи. Сильно исхудавший, плохо выбритый, в помятой одежде стоял ее Петр. Людка бросилась ему на шею и, плача счастливыми слезами, приговаривала:
– Наконец-то ты вернулся! Я так тебя искала! Теперь никуда от меня не денешься!
Она повезла автобусом Волгова к себе домой и всю дорогу крепко держала его за руку, как будто боялась, что он действительно исчезнет. А ему и самому не хотелось отпускать ее. Он любил свою Людмилу и был счастлив.
Его отмыли, покормили, и вечером того же дня Люда с Волговым уехали жить в его комнату, которую, слава богу, никому не отдали и в которой сохранилась его прописка.
Десятиметровая комната располагалась в огромной коммунальной квартире, но зато это было их собственное, отдельное жилье. Многочисленные соседи косо смотрели на Людмилу, поселившуюся в их владениях на непонятно каком основании. Это подтолкнуло Петра на то, что он все-таки сделал ей предложение руки и сердца.
В июле они поженились. Теперь Коротышкина стала Волговой, прописалась к мужу и совершенно на законных основаниях заняла свое место на кухне. Все лето Людмила занималась устройством семейного быта, а Петр пытался найти работу. Из Союза художников его исключили, но от этого он не разучился рисовать и лепить. Только занимался творчеством мастер теперь в свое удовольствие. Творил то, что хотел. Деньги он зарабатывал, иногда разгружая по ночам товарняки, а днем подрабатывал грузчиком в магазине. Но в их маленькой комнате был мольберт, за которым Петр проводил долгие часы, и небольшой стол вдоль стены, за которым лепил из глины свои будущие скульптуры в малом масштабе. В комнате почти всегда было открыто окно, так как стоял устойчивый запах красок и глины. Осенью, когда у Людмилы уже начались занятия в институте, Волгов вернулся как-то с большой суммой денег.
– Продал две картины. Вот возьми, – сказал он, протягивая пачку.
– С ума сойти! – воскликнула молодая жена. – Поздравляю! Сегодня закатим пир!
– Люд, как ты думаешь, если мы снимем себе что-нибудь побольше. Мы можем снять за городом. Там дешевле.
– Правильно! – обрадовалась Людмила. – Надо снять две комнаты. В одной мы будем жить, а в другой ты будешь работать! А эту комнату мы сдадим.
– За нее копейки дадут, – засомневался Петр. – Я ее никогда даже не пробовал сдавать.
– Нам и копейки пригодятся.
На следующий день между лекциями в институте Людмила поделилась этой идеей с подругой.
– Отлично! Давай поищем у нас во Всеволожске. Мы там уже очень давно дачу снимаем. Наша хозяйка поможет. Электрички ходят часто, до Питера близко, – предложила Вероника.
Хозяйка действительно помогла, и Волговы сняли на соседней улице не только две комнаты, но еще и примыкающую к ним большую светлую веранду. Они переехали за город и наслаждались простором.
– Представляешь, мы теперь уже все будущее лето будем вместе, – радовались подруги.
Хозяйка дачи выделила Волговым небольшой участок земли около их веранды, и Людмила планировала посадить весной грядки с зеленью, морковью и огурцами. Жизнь начала налаживаться. Людмила любовно обставляла свое новое жилище. В комиссионном магазине они приобрели широкую кровать с упругим, почти новым матрасом, трельяж с большим зеркалом и двухстворчатый шкаф. Впервые у Людмилы была спальня, и она чувствовала себя в ней королевой. Во второй комнате устроили столовую, а на залитой светом веранде, которая протапливалась двумя электрическими обогревателями, Петр оборудовал себе мастерскую. Он писал картины и увозил их куда-то на продажу. Дела шли неплохо. Материально они стали прочно становиться на ноги.
Виктория теперь почти все воскресенья проводила с ними на даче.
– Я
