Сильвия - Майтрейи Карнур
Одним темным дождливым вечером его машина сломалась. Аккумулятор давно барахлил, и он откладывал визит к механику. Фонарик и телефон были разряжены. Ближайшая деревня находилась в часе ходьбы. К счастью, у него было достаточно еды и воды на ночь для себя и собаки. Внезапно моросящий дождь превратился в ливень. Он поднял стекла и приготовился ко сну. Неделю назад в этом районе произошел страшный случай: двое мужчин в растафарианских кепках припарковались и вышли покурить, и толпа забила их до смерти, приняв за похитителей людей. И хотя это беспокоило его, но не меняло намерения. Утомившийся от дороги, он быстро заснул.
Около полуночи его разбудил лай собаки. Издалека он увидел свет, приближающийся к его машине.
Кошка по кличке бессонница
Я компьютерная программа. Я мечусь в перестановках зеленых битов, перемещаюсь на реальные расстояния через эфирные пути. Я издаю негромкие полупроводниковые пищащие звуки. Я маленький мальчик с витилиго: исчезающие пигменты оставляют карты на моей коже, мой цвет – тектонические сдвиги. Континенты служат мне нижним бельем. Мне не хватает памяти, чтобы грустить из-за потери городов, этих райских уголков для пенсионеров. Для меня они не более чем задымленные, болотистые, мелиорированные озера, раздутые пластиком и ложью, их история – привилегированное времяпрепровождение. Кто сказал, что ребенок – отец человека? У меня есть кошка по имени Бессонница. Она трехцветная. Я не могу спать.
Я не могу спать. Я не сплю с того дня, как родился мой сын; с того дня, как умерла моя жена. Она умерла не при родах. Она утонула в ванной. Моего сына едва удалось спасти. Она погрузилась в воду, прижимая его к груди. Медсестры вырвали мальчика из ее рук. Возможно, именно потому, что он не так давно выбрался из околоплодной жидкости, мой сын чувствовал себя в воде как дома, не метался, не набирал ее в легкие и продержался то время, которое потребовалось медсестрам, чтобы спасти его. Я не знаю. Я был там, но ничего из этого не помню. Если верить их словам, я не мог пошевелиться. Если верить их словам, я просто стоял на коленях на полу и безудержно рыдал. Возможно, они не ожидали, что она может покончить с собой. Возможно, они думали, что она всего лишь хотела облегчить родовую боль в теплой ванне и была не в себе, чтобы помнить о необходимости уберечь ребенка от опасности. Они оставили ее, как только вытащили ребенка и перебросили все внимание на него. Она же погрузилась в воду и умерла. Все произошло так быстро, что все, что об этом говорили, было лишь ретроспективными предположениями.
В конце концов, они списали это на послеродовую депрессию и закрыли дело. Врач, который знал ее дольше, сказал, что это могла быть шизофрения. Но мне кажется, что все это лишь способ навесить ярлыки на вещи, которые невозможно понять, – признать ограниченность человеческого знания, определить извне темные, таинственные пространства человеческого разума, в которые невозможно проникнуть. Например, смерть. Например, Бог. Я знаю, что с ней было, только не могу объяснить это, не навесив ярлык и на себя.
Я вернулся домой с новорожденным сыном. Сыном, которого я не хотел, которого я категорически не планировал. Сыном, который стал всей моей жизнью. Моим спасением. Сначала я не знал, что с ним делать, но воспоминания о спасении кошек, собак и маленьких птичек вернулись, и я принялся за дело. Я научился разводить молочные смеси до нужной консистенции, проверять температуру воды в ванной локтем, держать малыша на одной руке, а другой – купать, вытирать его и менять ему подгузники, держать и успокаивать, когда он плачет. Интернет, конечно, очень помог. Подробные видеоинструкции по любому вопросу воспитания детей стали настоящим благословением. Мне ужасно не хватало его матери, но времени на грусть не оставалось. Как ни странно, но после того, через что нам пришлось пройти с момента его зачатия, я чувствовал, что ее отсутствие принесло некое облегчение.
В университете с пониманием отнеслись к моей ситуации. Они позволили мне отказаться от всех занятий магистерского курса, и у меня осталась лишь горстка моих студентов-исследователей, которые радовались встречам в домашней обстановке, а не в кабинете. Они приходили днем, когда мой сын спал, и разговаривали полушепотом. Если мне нужно было сходить в университет по каким-то незначительным делам, я брал его с собой в слинге. Коллеги сочувствовали мне и восхищались моим сыном. Меня самого воспитывал отец-одиночка, и я знал, что тоже справлюсь.
Я назвал его Бассам, что в переводе с арабского означает «улыбающийся». Я хотел оградить его от того, что пришлось пережить мне, и надеялся, что, возможно, благодаря своему имени он, в отличие от меня, сможет обмануть судьбу. Кроме того, я не хотел, чтобы его имя было связано с какой-либо религией. Хотя мы с его матерью были убежденными атеистами, нам достались не самые нейтральные имена. Бассам – арабское, но не самое популярное мусульманское имя в этой части мира. Я бы не хотел навешивать на своего сына ярлык, который может оказаться приговором, если он окажется не в том месте и не в то время.
Я с головой погрузился в заботу о нем, и у меня началась сильная бессонница. В первые месяцы после рождения сын не давал мне спать всю ночь. Он почти не плакал, но это мое подсознание твердило мне, что я должен выполнять работу за двоих, и не давало мне спать. Бессонница так и осталась со мной. Я засыпал на нескольку минут, и меня тут же будили странные сны. Ночи были похожи на непрекращающийся психоделический трип, далеко не самый приятный. Каждые два дня или около того усталость накрывала меня, и я погружался на час в забытье – вряд ли можно назвать это сном. И так мне удавалось продолжать жить. Мне не хватало энергии и энтузиазма во всем. Единственное, что удерживало меня, – это острая необходимость быть рядом с Бассамом.
Несмотря на мое постоянное унылое одиночество, Бассам рос счастливым ребенком. Он был здоровым, умным, веселым и активным. Но, самое главное, он был добрым и вежливым. Он начал посещать школу «Кендрия Видьялайя»[37]
